Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

«я тащу за собой молодых – тащить относится к тем молодым, что тесно ко мне привязаны – и так, что они всю неделю испытывают давление с моей стороны; кто-то из них не выдерживает этого – здесь и скрыт простейший способ отбора; другому требуется два, три семестра, чтобы он понял, почему я не допускаю никакой лени, никакой поверхностности, никакого обмана и никакой фразеологии – прежде всего "феноменологической"[771]. Вы знаете, что я никогда не позволяю зачитывать [подготовленные] рефераты – только дискуссии, правда, не дикие; не позволяю себе втягиваться в фантазирование, диалектические игры – всё требует подготовки, т. е. интенсивного занятия каким-либо делом, которое и наполовину не облегчено тем, чтобы написать какую-то одну, а потом ещё одну книгу. Моя великая радость (запомним эту радость – Р. Б.) – в том, что благодаря специальным предварительным усилиям я смог добиться изменений и теперь в этом отношении действую свободно».

Приведём мнение Ханса Йонаса[772], который учился у Хайдеггера, а впоследствии стал одним из выдающихся учёных XX века, и который более других раскрыл природу «волшебства» Марбургского философа.

«Тут нам встретился человек, который мыслил, представ перед студентами, человек, который не докладывал об уже помысленном, как это делал Гуссерль[773], но осуществлял сам акт мысли в присутствии своих учеников. И это было потрясающе, причём даже во внешнем выражении. Часто дело обстояло так, что он не поворачивался лицом к аудитории, а стоял, повернувшись к окну и погрузившись в самого себя, и мыслил вслух».

В эти годы Хайдеггер писал свою главную книгу «Бытие и время». Он жил далеко не отрешённо, занимался спортом, играл в ручной мяч, ходил на лыжах, бродил со студентами по горам, разводил с ним костёр, там же у костра сказал однажды «бодрствуй ночью у огня» и начал рассуждать о своих любимых греках. Он «писал» свою книгу, и в своей «хижине»[774] в Щварцвальде, и в студенческой аудитории, наедине не только со студентами, со всеми остальным миром. Он бодрствовал в самом высоком значении этого слова, он был воодушевлён, он испытывал радость, он готов был делиться этой радостью, этим воодушевлением со своими студентами.

Воодушевление и радость в полной мере передались его студентке Ханне Арендт.

Во-первых, она была женщина, что в данном случае имеет первостепенное значение, потому что именно женщина способна сострадать в высоком значении этого слова.

Во-вторых, она была не просто муза, что во многих случаях вполне достаточно, чтобы художник стал художником, учёный – учёным, а политик – политиком. Как показало будущее, она сама оказалась незаурядным мыслителем, оказалось, что она может не только сострадать, но и иметь собственное воодушевление.

…Ханна Арендт

Ханне Арендт 19 лет.

Несмотря на трудные обстоятельства детства, благодаря заботе матери и умению самостоятельно, интенсивно заниматься, Ханне удалось получить хорошее образование. Уже в школьные годы девочка овладела латинским и греческим языками, обнаружила интерес к культуре, в том числе к философии, древней Греции. В 14 лет увлеклась философией Канта[775], интерес к которой сохранила на всю жизнь.

После сдачи выпускных экзаменов в кенигсбергской государственной гимназии, она получила возможность поступить в университет и выбрала Марбург. Если позволить себе небольшую порцию мистики, то можно сказать, что путь её в Марбург на лекции Хайдеггера был предопределён.

О её красоте в эти годы оставили свидетельства многие её соученики. Она была по-мальчишески коротко острижена, носила модные наряды. Х-Г. Гадамер в своих воспоминаниях о Марбурге того времени писал, что красота Ханны, постоянно появлявшейся в зелёном платье, сразу бросалась в глаза. «Девушка в зелёном» так стали называть её друзья. Если судить по воспоминаниям и довершить этот образ фотографиями, то привлекательность Ханны была в огромных, тёмных глазах и выразительном взгляде, в котором была гипнотическая сила.

Не побоимся назвать красоту Ханны Арендт семитской красотой, что особенно проступало по мере взросления Ханны.

Конечно, фотография остается фотографией, чёрно-белая фотография не позволяет ощутить цветовую гамму «зелёного» (платье) и «чёрного» (глаза, волосы), но, хотим мы этого или не хотим, фотографии мы «смотрим» не только глазами, но и воображением, которое дописывает фотографию.

Как и в случае с Хайдеггером, не могу касаться всех специальных и сложных проблем, связанных с «ландшафтной культурой», но на некоторые моменты, которые будут иметь отношение к тому, что происходило позже между Хайдеггером и Арендт, хотелось бы обратить внимание.