Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Обнажённые ноги, которые по ночам, в тусклом свете очага, сбрасывали одеяло, не имели отношения к дядиной дочери. Просто они устали от тяжёлой дневной работы и пытались успокоиться, освободившись от одеяла.

Проклятье дьяволу, который пытается сбить тебя с верного пути! О чём ты думаешь?!..

Муслим протягивал руку, накрывал эти ноги одеялом, но руки свои так и не убирал.

Боже мой, а вдруг эта девушка проснулась бы, и обнаружила руки Муслима на своих ногах. С ума сошла бы, право, сошла бы с ума!..

Ты сам сумасшедший, откуда ты знаешь, что она спит?!..

Да нет же, спит! В самом деле, спит!..

В тот год столько женщин было на свете. Куда не посмотришь, кругом одни женщины.

Какой это был год?

Причём здесь год. Дело не в годе, а в самом человеке, кровь играет, вот и мерещатся одни женщины.

Но не только в этом дело, друг мой, не только в этом. В этом селе всё измерялось женщиной.

У того жена похожа на буйвола, если сядет, так и встать не сможет.

А у этого жена похожа на курицу, стоит сказать «тысс», вмиг уляжется.

У того жена, как собака, огрызается на всех.

А у этого, жена похожа на кошку, любит взбираться на колени.

Женщина в том селе была мерилом всех вещей.

Почти как человек у Протагора[950].

В тот день, когда дядин сын привёз из города свою невесту, Муслима не было дома. Не было даже в селе. Он тогда работал учеником каменщика в соседнем селе. Утром уходил, вечером приходил.

В тот день, как обычно, возвращался весь в пыли, в грязи. Еле волочил ноги от усталости. Не поднимая головы, вошёл в дом, и вдруг вздрогнул.

В нос ударил незнакомый запах женщины. Ни у одной женщины этого села не было такого запаха.

Но, как не странно, этот запах был Муслиму знаком. Ещё до того, как он узнал, что такое женщина, ещё до того, как он узнал, что такое запах женщины, ещё до того, как он научился отличать жару от холода, день ото дня, сладкое от горького, ему был знаком этот запах.

Может быть, мать вернулась, ведь это был её запах?!..

Нет, это была другая женщина. Дядин сын привёз в село свою невесту.

Привёз женщину.

Когда падали на неё лучи солнца, лицо её светилось, когда овевал её ветер, платье её шелестело.

Невеста сидела на сундуке, но с таким достоинством, будто была она не дочь уборщицы, а шахская дочь.

Муслим сидел в углу и исподлобья смотрел на неё. Не мог оторвать глаз.

Не смотри так на невесту, друг мой, не смотри так, дядиному сыну это может не понравиться!..

Вот тогда, в ту пору, там, за забором, в другом конце двора, начал Муслим строить для дядиного сына и его невесты, новый дом. Не беспокойся, говорил он дядиному сыну, не пройдёт и месяца, как дом будет готов. Ты только помогай. Дядин сын и помогал как мог, готовил раствор, подносил камни, но основную работу делал Муслим. Таскал камни из реки, выкладывал стены.

Забора ещё не было, его ещё предстояла построить, но была уже намечена межа, он должна была отделить один дом от другого. Один должен был стать домом дядиного сына и его невесты, дом, который от фундамента до крыши строил Муслим. В другом доме жил Муслим, вместе с дядей, его женой и дочерью. Этот дом, от фундамента до крыши, построил не он, построили другие. Его приютили в этом доме. Приютили, когда собственная мать бросилась вдогонку за его собственным отцом, и даже не подумала о том, что случится с ним, крошечным младенцем.

Забора ещё не было, ещё предстояло построить каменный забор, который окончательно отделил бы один дом от другого».

…Так уж случилось, что чуть раньше, не в 2015 году, когда пишу настоящий опус, а в конце 2014 года, написал статью о выставке нашего известного скульптора, которая называлась «Камень» (Daş)[951].

Как и повесть, о которой пишу.

Эпиграфом к той статье выбрал строки Лао-Цзы[952]:

«Не считай себя драгоценной яшмой. Будь просто камнем».

И сама статья была о безыскусности камня, апшеронского камня, с которым работал скульптор. О том самом апшеронском камне, из которого построено большинство зданий Баку.

И о том, что не стоит этот камень отбеливать, тем более навешивать на него искусственную плитку, которая к тому же, как оказалось, может возгораться[953].

И ещё о том, что мы сделали с Апшероном, изуродовали, искромсали, только художники, те которых после смерти назвали «Апшеронские нонконформисты»[954], сумели запечатлеть образ Апшерона. Его тон, его цвет, его светосмысл и его цветосмысл.

В повести «Камень» речь идёт о речном камне, который более естественен, когда из него выкладывают стены, а не воздвигают заборы.

Ещё более уродливым оказался апшеронский камень, когда из него выкладывают высокие заборы на апшеронских дачах, что по определению вредно для апшеронского микроклимата.

Но таков сегодня апшеронский культурный ландшафт[955], высоченные заборы из апшеронского камня, а за ними сплошные загулы. Чем ещё можно заниматься за высоченным забором, за которым постепенно чахнут исконно апшеронские растения, которым нужно свободное пространство для апшеронского ветра…