Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

А дети Абиля, да будет земля ему пухом, в молодом городе Сумгаите. Работают рабочими, живут в общежитии. Ничего, в Сумгаите много домов строится, смотришь, пройдёт время, и они получат квартиру, заберут к себе свою мать. Какой бы она не была, мать всё-таки. Что было то прошло.

Да и не вышла она навстречу этому сукиному сыну. Стоит за окном, плачет…

Газанфар сидел на своём чемодане, курил папиросу за папиросой.

Никто не появлялся. Будто договорились. И детей держали дома, взаперти.

Только одна нарушила запрет. Невеста сына дяди Муслима.

…как мы договорились, о ней чуть позже…

Может быть, была не из этого села, не знала его правил.

Так или иначе, окликнула Газанфара. Позвала в дом.

…Те зримые-незримые, Хор, который сейчас спрятался по домам, не преминул позслословить:

– Жена цирюльника состарилась, этому сукиному сыну не нужна стала. Подавай ему молодуху. А и эта молодуха, тоже хороша, сама схватила за руку, потащила в дом, «заходи дядя Газанфар». Ничего не скажешь, хорош дядя!..

Муслим сам не заметил, как вышел из дома, бросился к дому невесты, вошёл во двор.

Газанфар увидел его, обрадовался.

– Иди сынок, иди, посидим.

Муслим не мог ему отказать.

Скатерть постелили прямо во дворе, на траве. Что-то из еды, несколько гроздьев винограда, несколько ломтиков арбуза.

Газанфар открыл чемодан, вытащил бутылку водки, попросил у невесты два стакана, налил.

– Выпьем, сын мой, выпьем!

Муслим снова не смог ему отказать.

Выпили. Поели. Снова выпили.

У Муслима развязался язык. Поговорили о житье-бытье, о том, как живёт в городе сын Газанфара, как взял к себе свою мать.

Муслим говорил. Газанфар слушал.

Но о том, где все эти годы провёл Газанфар, не было сказано ни слова.

Бутылку всю выпили, Муслим замолчал.

Газанфар некоторое время тоже молчал, а потом, ни с того, ни с сего, вдруг сказал:

– Говоришь, значит, Абиль покончил с собой?!..

Но Муслим этого не говорил. И в разговоре они ни разу не произносили имени ни Абиля, ни его жены.

Газанфар неожиданно встал:

– Что же уже поздно, я пошёл.

Потом вытащил из чемодана женский платок, подарил его невесте.

– Это тебе.

– Спасибо. Только не торопитесь. Поезд в город будет ещё не скоро.

– Какой город?

Потом о чём-то подумал и опрокинул прямо на траву всё содержимое чемодана: женское платье, женские туфли, шёлковый платок, шерстяную шаль, шерстяной жакет.

– Давай здесь расстанемся – сказал Газанфар.

Сказал с такой категоричностью, что Муслим не нашёлся, что возразить.

Газанфар уже собирался двинуться в путь, когда прямо у него под ногами замяукала кошка.

Газанфар узнал свою кошку. Он наклонился, погладил её.

Кошка потёрлась о ноги Газанфара, замяукала.

Много лет назад, когда семья Газанфара переехала в город кошку оставили в селе, она здесь состарилась, ослепла, облезла.

Газанфар вздохнул:

– Животные оказывается преданнее людей.

И вдруг Муслим понял причину приезда Газанфара.

Всё он знал, мясник Газанфар, обо всём был наслышан, и о том, что семья его переехала в Баку, и о том, что дети Абиля жили в Сумгаите, и что жена Абиля осталась здесь в селе одна.

Может быть, он и вернулся в это село за женой Абиля.

Возможно, об этом знала и жена Абиля, но дверь так и не открыла, так и осталась за дверью, не в силах сдержать слёз.

Газанфар мог бы сломать дверь, проломить окно, но переступить через могилу Абиля он не смог.

Газанфар стоял прямо и смотрел в сторону кладбища.

– Да будет раем твоё там место, Абиль – сказал он.

Потом добавил:

– Я пошёл бы наведать его могилу, но в таком виде нельзя, грех.

И как-то странно улыбнулся.

– Будь здоров – сказал он Муслиму – я пошёл.

Муслим стоял и смотрел ему вслед.

На следующее утро кошку нашли мёртвой, она утонула в реке.

Газанфар же, как ушёл, так и пропал, от него больше не было вестей.

Как ушёл, так и пропал».

По ту и эту сторону каменного забора…

«После того, как арба увезла его родителей, то ли в Сибирь, то ли в Ашгабад, то ли в Мазандаран или Ардебиль, остался Муслим жить с дядей, его женой, его дочерью, «амигызы» (əmiqızı), как он её называл.

Дядин сын (əmioğlu) уехал учиться в город, приезжал только на каникулы.

Все они жили в одной комнате. Там и спали. Стелили на полу. Около очага спал дядя. В стороне от него спали его жена и дочь. Муслиму стелили возле двери.

Дядина дочь спала в платье, как можно иначе, грех. Конечно, Муслим не чужой, но всё-таки мужчина (kişi xeylağı).

Во дворе выл ветер, внутри горел очаг, трещали дрова. Муслиму было жарко возле двери, как же спал там дядя, укутавшись в одеяло. И другие не обращали внимания на жару. Но нет, вот дядина дочь оттолкнула ногой одеяло…

Бедная девушка, в такую жару, была бы возможность, кожу бы содрала, а она спит в платье?!..

Днём дядина дочь становилась почти девочкой; таскала воду, доила козу, чистила хлев. Красивы или уродливы были руки, ноги этой девочки-девушки, Муслим не знал. О других девушках их села Муслим знал. Только не про эту. Эта девочка или девушка, вместе с руками и ногами была дядина дочь, его честью, его совестью.

Не девушка вовсе.