Мужчина, которого она забыла

Я пришла в ее спальню как была после сна, в пижаме и ночных носках, – я без лифчика чувствую себя неуютно в одной комнате с Грэгом. Я подтягиваю ноги к подбородку – не хочу, чтобы он на меня глядел. Впрочем, бояться нечего. После того как Кэйтлин ушла (сколько бы времени с тех пор ни прошло), Грэг почти на меня не смотрит.

– Не так уж давно, – отвечает он, кладя штуку для звонков на аккуратно заправленную постель. Я не знаю, можно ли ему верить. – Не забывай, она взрослый человек. Просто ей нужно время все обдумать. Она сама так сказала.

Когда-то у меня был номер, привязанный к дому, а не тот прибор, который Кэйтлин носит в руке, будто приклеенный. Когда летом она приехала домой, то впервые за два года привезла с собой все свои вещи, потому что на последнем курсе решила оставить кампус и поселиться где-то еще. Грэг привез ее со всем багажом на грузовике. Я сидела и наблюдала, как они разгружаются, а Кэйтлин охапками возвращает в спальню свою старую жизнь. Она нашла квартиру неподалеку от университета, но адреса не оставила. А я так привыкла быть с ней на связи, что решила, будто эта связь никогда не прервется. Вот только это было давно, когда я еще умела пользоваться предметом, которому забыла название, – а Кэйтлин была обязана мне отвечать.

Что-то не так – и это что-то гораздо хуже, чем обида и оскорбленные чувства.

– А кажется, что слишком давно. – Я упираюсь ногами в ковер. Сколько же точно прошло времени? Я не знаю. Просыпаясь по утрам, я боюсь, что время перестало существовать, пока я о нем не думала. С тех пор как исчезла Кэйтлин, мог пройти день, неделя, десятилетие. Вдруг я проблуждала в тумане много лет? Вдруг она уже взрослая, завела детей, а я в своей сонной лощине проспала целую жизнь?

– Две недели с небольшим, – говорит Грэг, разглядывая зажатые между коленей руки. – Не очень долго.

– Совсем недолго, когда тебе двадцать и ты веселишься в университете, – слышу я мамин голос. Она стоит в дверях, скрестив руки, – того и гляди велит мне прибраться в комнате, будто здесь живу я, а не Кэйтлин. – Помнишь, как ты ездила по Европе с той девушкой? Как ее звали?

– Лора Болсовер, – говорю я, тут же представляя ее круглое блестящее лицо, ямочки на щеках, левую бровь, проколотую в нескольких местах. Имена из далекого прошлого всплывают удивительно быстро; часто мне кажется, будто я все еще там, а то, что творится здесь и сейчас, – всего лишь перебивка реальности. Мы с Лорой познакомились на вечеринке, когда мне было семнадцать, и тут же стали друзья неразлейвода. А еще через год наши дороги разошлись, и обещания всегда держаться на связи забылись в считаные дни, если не часы.

– Да, – кивает мама. – Она самая. Нахальная девица, вечно чему-то ухмылялась. Так вот, вы тогда поехали через всю Европу, и я почти три месяца не слышала от вас ни слова. Чуть с ума не сошла, но что было делать? Только надеяться на твое возвращение. И ты вернулась, как неразменный грош из сказки.

– Это было до того, как появились… – Я тычу пальцем в штуку, дремлющую на покрывале; как же она меня раздражает… – Тогда было сложнее поддерживать связь. Сейчас есть звонки и е-мейлы. – Я помню е-мейлы и улыбаюсь от гордости за себя. Писать электронные письма я тоже пробовала – то есть заставила сделать это маму и Грэга, а сама диктовала, нависнув над вордбуком. Ответа мы так и не получили.

Мама обводит взглядом комнату Кэйтлин. Крошечные розовые бутончики на обоях почти не видны за постерами депрессивных рок-групп.

– Две недели – это совсем недолго.

– Две недели с небольшим, – повторяю я, стараясь выделить в памяти место, прилепить в уме стикер. – Для Кэйтлин это долго. Раньше она так не делала. Мы всегда разговаривали хотя бы раз в несколько дней.

– Раньше у нее была другая жизнь. Сейчас она столкнулась с этой твоей… – Мама делает жест, означающий, видимо, болезнь Альцгеймера – два слова, которые она очень не любит произносить вслух. – Да еще выяснила, что отец не знал о ее существовании. Неудивительно, что ей захотелось сбежать.

– Все так, но ведь я – не ты, – слышу я свой голос. – Кэйтлин не нужно сбегать от меня.

Мама еще секунду стоит в дверях, затем круто разворачивается и уходит. Я опять жестоко с ней обошлась. И ведь все понимают, что это из-за болезни – из-за нее я не знаю, что и как говорить, из-за нее почти все время чувствую страх. Все понимают – но это не мешает им на меня обижаться. Да и почему, собственно, должно мешать? Особенно тяжело им от того, что я изменилась совсем чуть-чуть. Эстер, например, вовсе не заметила разницы. Когда во мне станет меньше знакомого, им будет легче.

– Я ушла пылесосить, – кричит издалека мама.

– Зря ты так, – укоряет меня Грэг. – Рут хочет помочь. А ты ведешь себя так, будто она специально портит тебе жизнь.

Я пожимаю плечами – знаю, что его это бесит.

– Клэр, мне нужно ходить на работу. Кто-то должен… тут приглядывать. Нам повезло, что Рут взяла на себя все заботы. Постарайся об этом не забывать.

Последняя фраза звучит настолько нелепо, что я бы рассмеялась, если бы не была так скована страхом.