Мужчины и любовницы (СИ)

Когда проходила собеседование в Королевской академии драматического искусства, мне показалось, что у женщины напротив, что-то болит настолько сильно, что она даже не может сосредоточиться на моем рассказе о себе, полным исключительной зубодробительной скуки, и вместо того, чтобы длить агонию, я вцепилась в нее мертвой хваткой, настойчиво задавая только один вопрос «Что с вами? Вы явно мучаетесь». Причиной оказалась банальная головная боль, от которой я попыталась ее спасти тремя таблетками аспирина со дна сумки.

В письме, где говорилось, что меня приняли в академию, она очень мило приписала, что я безусловно смогу найти общий язык с актерами, потому место за мной. Да, конечно. Я его до сих пор нахожу. Со всеми. Кроме Марка.

Может я выгорела? Если не нахожу ничего более важного, чем участвовать в фильме, в котором будет Марк? Тогда Роуз права, просто хочу потереться, и, получается, хорошо, что взяли Ванессу. Хотя… Какого черта!

— Ада, послушай… — она хотела коснуться моей руки, уже перегнулась через подлокотник кресла и потянула свои паучьи пальцы к моему предплечью, явно намереваясь сделать самое страшное — дружеское утешающее поглаживание. «Не надо грустить, Ада, на самом деле ты не убогая, это ничего, что один мужик тебе изменил в твоем же доме, а второй сказал, что если увидит еще раз — сломает тебе шею — это ничего, это у всех бывает, дорогая, просто сходи на барахолку в Кэмпдэн, прикупи себе еще пару фарфоровых собачек, фунтов по пять». Я чертова разбитая хрустальная ваза, которую сначала не трогали годами, которая стояла в кладовке, пылилась, потому что не подходила под интерьер, а как только ее вынесли из застенок на свет божий — ребенок неудачно кинул мяч и все, прости-прощай. Я опустила глаза, смотря как сжимаются и разжимаются кулаки. Раз-два-раз-два.

— Все, Роуз, проехали.

— Но…

— Нет, Роуз. Я сказала, что не хочу об этом говорить, я хотела говорить о чертовой Ванессе, а ты хочешь мучать меня тупыми вопросами про Марка, про Чарльза, про черт еще знает кого. У меня страшно болит голова. Так что все, давай.

Рука, тянувшаяся ко мне, так и застыла в воздухе. Глаза увлажнились, голубой красиво рассеялся, ловя на себе отблески маленькой настольной лампы. У Роуз изящные ключицы, глубоко западающие, особенно если слегка сгорбиться, как Довима на фото Аведона. Аристократическая сутулость пятидесятых. Ах. А кроме сутулости, у нее есть муж и ребенок. Не хочу ее больше видеть. Хочу жалеть себя, а не вести вот эти девчачьи разговоры с бокальчиком вина, где каждая думает, как самоутвердиться за счет другой.

К черту.

Комментарий к Глава 1. Горячая точка

*образцы из муслина

========== Глава II. Выжженая земля ==========

Я сидел на розовом диване и смотрел в большое зеркало над камином. Там отражались розовые занавески и ламбрикен в цвет. На стене справа висела картина с розовыми пионами. Странно, что курю не ментоловые сигареты, толщиной с зубочистку, ведь обстановка так располагала быть пидором. Пепел падал на розовый ковер. Может, пусть это лучше все сгорит к хуям, а?

— Почему ты не хочешь продавать это убожество, Марк?! У нас же есть дом в Хэмпстеде!

Джилл была сегодня в ударе — мало того, что напялила платье, которое пару раз похвалил, так еще и настолько шикарно изображала идиотку, что я чуть было не поверил — хочет как лучше, радеет за мои финансы и вообще все-все продумала.

Даже не орала, что стряхивал пепел на ковер, хотя и постоянно косилась на грязное пятно, едва заметно кривя губы. Видно, беспокоилась, что из-за ковра цену на дом скинут.

Смотрел на нее и все думал — зачем женился? Когда ходил к психотерапевту после третьего развода, та тоже спрашивала: «Зачем вы женились, мистер Руни?» Хуй его знает. Бабы хотели, чтобы я на них женился — я и женился. Первая хотела детей, вторая хотела красивой жизни, третья, чтобы я сдох — с этим, правда, возникли некоторые проблемы. Джилл вот мечтала продать дом. Точнее, она мечтала получить после развода три миллиона фунтов, половину стоимости. Неплохой план. Еще пара покупок-продаж, и лет через пять станет богатой одинокой женщиной, жаждущей новых отношений и настоящей любви.

Что я в ней нашел? Сильно располнела, с неряшливыми волосами, совсем не похожа на… А, все, понял. Глаза. Иногда заставляла себя смотреть так, будто она Леди Марион, а я херов Робин Гуд, лучший мужчина на свете. Сто лет назад точно так же на меня смотрела Ада, когда спас ее игрушку от паука. Желтое платье, сбитые мысы сандалей и карие глаза. У Джилл глаза серые, сделаные из толстого мутного стекла, в них очень хорошо видно себя и очень плохо то, что варится у нее в голове. Вечный диалог с зеркалом, которое подыгрывает, доводя до исступления.

Зачем я себя обманываю? Той девочки в желтом платье больше нет, она выросла в ебанутую суку, а Джилл просто не может ей быть.