— Я какое-то время работала в детском хосписе, — сказала вдруг Тамара, — и знаю не понаслышке, что такое любовь и свобода применительно к воспитанию. Детям, которые обречены, наконец-то дают свободу и любовь! — Она снова разгорячилась. — Представляете, там, только там понимают, что любовь лечит! Есть официальная статистика… Ребёнку, которого приласкали несколько раз в день, требуется меньшая доза обезболивающего… Приласкали, обняли!.. — Глаза Тамары наполнились слезами, а я поймала на себе взгляд Сергея. — Но почему только на пороге смерти? — Она допила вино и, взяв себя в руки, сказала, обращаясь в Анне: — Анечка, у тебя ещё есть время сделать свою дочь счастливой. Дай ей свободу и люби. Просто люби! И любовь сделает всё за тебя. Твой ребёнок будет знать, кто он есть и чего хочет. А ты расскажешь ему всего о двух правилах поведения. Первое: поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. Второе… второе лишь интерпретация первого, только с более чётким акцентом: твоя свобода заканчивается там, где она наступает на свободу другого. — Она посмотрела на меня. — Вы согласны, Марина?
— Совершенно согласна! — Я посмотрела на Анну. — А вас что-то смущает, Аня?
— Смущало… Нет, в последнее время многое проясняется… — Она волновалась. — Проясняются механизмы влияния духа на тело… для меня, во всяком случае. Теперь я знаю, что болезнь моих ног была вызвана… — она подняла глаза и обвела взглядом всех нас, словно призывая в свидетели, — вы не поверите… Любовью моей мамы ко мне! Представляете?…
Было заметно, что не всё ещё избыто, но отголоски боли растворялись в освобождении, в преодолении. Скорей всего, тема свежая, и не все присутствующие в курсе. Герман как друг её мужа, как доктор, возможно, знал эту историю, а остальные, похоже, нет — все с удивлением смотрели на Анну.
— Мама так любила меня, что всё время опасалась, что со мной что-то случится… Дело в том, что мой отец погиб, когда она была беременна… на пятом месяце. Она рассказывала, как они любили друг друга, и как она боялась потерять своего любимого… Потом, после трагедии, она боялась потерять меня… Потом она с ужасом ждала того момента, когда я стану взрослой и уйду от неё, начну свою жизнь… И вот, в восьмом классе у меня начались проблемы. Сначала меня освободили от физкультуры, а потом я и в школу ходить не смогла…
Мать Анны, Маргарита, была известной певицей, примой оперного театра. Однажды, много лет тому назад, случай свёл её с одной женщиной — они оказались попутчиками в поезде. Женщина неназойливо завладела вниманием Маргариты и стала рассказывать о боге и о чудесах, которые тот совершил в её жизни и в жизни её знакомых — «братьев и сестёр», как она их называла.
К тому времени врачи расписались в полном бессилии поставить Анну на ноги и предрекли ей неподвижность до конца дней. Мать Анны как раз возвращалась с этим печальным известием из Москвы, с консультации у самого известного хирурга. Она буквально вцепилась в свою попутчицу и требовала новых и новых подробностей о том, кто такой Бог…
— …и как попасть к нему на приём? Представляете!? — Анна говорила, не стесняясь собственных эмоций. — Да, она так и спросила эту Веру Трофимовну! До сих пор смеёмся!..
Попутчица пригласила Маргариту в свою церковь. Это были перестроечные времена, и из подполья вышла протестантская ветвь христианства. Церковь была необычной: ни икон, ни свечей, на служении все сидели, а между проповедями открывали маленькие книжечки и пели песни.
На втором служении мать Анны прилюдно попросила бога простить ей грехи и принять её как своё дитя. Это называлось покаянием.
— Она пришла из церкви, я помню, — рассказывала Анна, — другим… буквально другим человеком! Она вся светилась. Когда я спросила, в чём же она каялась перед богом, то очень удивилась её ответу. Оказывается, с папой они поженились, когда мама была уже в положении. Это называется грех любодеяния. — Анна не смогла сдержать улыбку, замолчала и опустила глаза. — Простите… Это я сейчас улыбаюсь. Тогда это казалось откровением… Второе. Оказывается, петь в опере — грех… Это служение сатане, оказывается…
Маргарита приняла крещение и оставила своё поприще оперной певицы, сочтя его неугодным богу, и стала петь в хоре церкви.
В театре случился настоящий переполох. Основная часть репертуара театра держалась на Маргарите. Даже министерство культуры вмешалось. Ей предлагали такую зарплату, о которой она и мечтать не могла раньше, но всё бесполезно: она твердила, что ей нужно спасать собственную душу и любимую дочь.