Мужчины из женских романов

Но глупой лихая знакомая не была. И положительным героем назначала мужчину, который в смертной эйфории орал: «Все равно люблю высоких и тонких! С бедрами и бюстом! Ага, побледнела, сука, дрогнул калаш? Блондинок!!! Да здравствуют девяносто – шестьдесят – девяносто!» Она была против настоящей любви, а не того, что за нее принимают при виде богатого лоботряса или бедного гения. «Сначала кайф, – признавала бунтовщица. – Но потом-то ломка – зависимость от мужчины, бесконечные попытки добиться от него наслаждения. А толерантность растет: нужно, чтобы он посвящал тебе больше времени, все свое время. О, это гораздо хуже, чем алкоголь и наркотики. Их можно купить за деньги. Но это безумие накатило без твоего участия и схлынуло само. И велика милость природы, если твой и его отливы совпали. Насилие, в сущности. Унижение. Все, что не поддается контролю, унижает». Раньше Света морщилась: доколе будет длиться это противостояние украшенных и изуродованных любовью? Может, не в ней дело, а в женщинах? Чем только они не оправдывают свое неумение отдаваться и потребительское отношение к мужчине. Объяви любовь разрушительным наркотиком, презирай зависимость, а под этой коркой гной – не дано. Но, может, посмотреть, как это будет выглядеть в романе?

Света нетерпеливо взглянула на старших редакторов. Третий час корпят, будто школьники. Нинель Николаевне пора было курить, Павлу Вадимовичу ей сопутствовать. Освободите кабинет, трудяги, дайте спокойно позвонить не близкому по духу, но нужному человеку. Попробуй при них, засмеют. Чтобы редактор искал писателя в наше время? И еще спросят, она на свои деньги будет издавать заказанную книгу? А это уже не смешно. Девушка открыла следующее письмо. Автор явно подходила к издательским крысам, гордясь навыками дрессуры. Название было напечатано очень крупным шрифтом – «Меня не достоин». Заметили. Заценили – хлестко и емко. Опускаем взгляд на жирные буквы – «синопсис». Готовность номер один. Теперь можно и представиться – раскованно и мило. А то или не будут читать автобиографию, или фамилия не понравится, так до краткого изложения содержания не дойдут. Хитра, умна? Тогда извольте: «Приветствую, господа! Меня зовут Клара Славина. Посылаю вам мой первый роман. Мне двадцать девять лет. Вообще-то мое полное имя Кларисса. Помните «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф?» «Да, в почве родимой словесности с английскими удобрениями томятся литературные корни, – усмехнулась Света. – На какие еще вопросы я должна ответить, чтобы сообразить, с кем имею дело?» Напрасно иронизировала. Кларисса мимоходом спросила, читала ли она «Я сказала правду» Керстин Гир, не надоела ли ей с годами старуха Агата и от кого ее больше воротит – от Джейн Остин или Дафны дю Морье? Ошалевшая Света вспомнила, как еще школьницей показывала знакомому мамы, газетному редактору, «женскую страницу» модного издания, которое, впрочем, до третьего своего номера не дотянуло:

– Взгляните, на какие темы сейчас молодые женщины пишут! Остро, современно, лихо, иронично! Новый стиль. И лексика не черствая и заплесневелая, а свежая, рассыпчатая.

Он уткнулся взглядом в стол, отодвинул лист указательным пальцем и интеллигентно взмолился:

– Светочка, простите, можно я это читать не буду?

– За этим, как вы пренебрежительно выражаетесь, – будущее, – рассердилась она. – Язык менялся, меняется и будет меняться. Неужели вам не интересно заглянуть в завтра? Отстанете от времени.

– Пусть. Но можно я не буду?

Что с ним, лысым осколком прошлого, сделаешь? Позволила.

В отличие от него ее никто не пытался неволить. Но читать дальше она тоже расхотела. Настроение было паршивое, девушка грызла карандаш и думала: «Какое развязное существо». Но в выпендреже Славиной было что-то наивное и даже трогательное: детский протест против имени Клара, яростное желание убедить «господ» из издательства в своей эрудиции, запомниться не очень стандартными взглядами на женские писания и при этом откровенно коммерческое название дебютного романа. «А вдруг опять повезло? – вскинулась Света. – Неужели эта забавная девчонка – то? Забавная или развязная? Горе сделало меня терпимой». И словно услышала слова мамы: «Всем бы такого горя, да побольше».

Но маме под пятьдесят, а ей двадцать пять, и еще никогда не было так больно. Хотя она только на секунду предположила, что они с Димой могут и не договориться по некоторым ранящим вопросам. Столкнувшись в памяти с навсегда обосновавшейся там мамой-завучем, Света благонравно убрала в ящик карандаш, который уже не грызла, а жевала, и вернулась к исполнению редакторского долга. Что ж, здравствуй, Кларисса. Взглянем, как ты пишешь. Упрямица не знала, что добывает для себя третью, последнюю каплю яда. Но надоумь ее кто-нибудь, все равно не поверила бы.