Мужчины, которых мы выбираем

С тех пор представители семейства Нортов верой и правдой служили российским государям и со временем совершенно обрусели, хотя и сохраняли память о прошлом в именах своих детей: Этельберты, Людгарды и Максимилианы повторялись в поколениях с изрядным постоянством. К началу девятнадцатого века голландско-датско-шведские корни, соединившись с русскими, взрастили мощное и разветвленное древо, у которого, однако, случались и дикие отростки: суровые и сдержанные мужчины семейства Нортов время от времени женились на певичках и актрисах, добавляя огня в холодную скандинавскую кровь.

Но постепенно фамилия Нортов захирела: мужчины гибли в сражениях, женщины чаще рожали девочек. К началу двадцатого века только две ветви устояли на суровом ветру времени, а революция 1917 года проредила и их, оставив всего несколько семейств, разбросанных по просторам бескрайнего государства. А теперь и вовсе остался один Эвальд. Просматривая время от времени тома семейных альбомов, куда заботливой рукой деда Максимилиана были вложены записки с разъяснениями и обозначениями родственных связей, Эвальд представлял себя последним зеленым листком на засохшем стволе и зябко ежился под требовательными взглядами Нортов, смотрящих на него с пожелтевших фотографий. Только два последних альбома он доставал очень редко: слишком много лжи скрывалось под их кожаными переплетами.

Эвальд помнил себя лет с четырех: полутемный коридор и большое зеркало, в котором отражаются маленький мальчик в коротких штанишках и юная черноволосая девушка, красивая, как принцесса из сказки. Он помнил ее красоту, улыбку и то тепло, которое ощутил, когда «принцесса» склонилась к нему и обняла – быстро, но очень крепко. Этель Леонардовна тут же увела его в детскую, а девушка убежала, плача на ходу. Инга, старшая сестра. Сестра… Яркая, теплая! Чужая. Однажды он рискнул спросить о ней у Вениамина Максимилиановича, но тот лишь поджал губы и неохотно пробормотал:

– Мы не говорим о ней.

– Почему?

Вениамин нахмурился:

– Потому что она – отрезанный ломоть. Паршивая овца. Что за праздные вопросы? Иди, займись делом.

Вопросы были вовсе не праздные, а насущные. И спрашивал Эвальд не просто так: во время торжественной линейки в честь 1 сентября (он пошел в первый класс) мальчику почудилось, что он видит Ингу, прячущуюся за углом здания. Эвальд часто думал об Инге, даже видел ее во сне. И каждый раз на него снисходило теплое облако любви, в котором он нежился. «Может, она тоже думает обо мне?» – вздыхал маленький Эвальд, обнимая плюшевого медведя, которого ему запрещали брать с собой в постель. Но он все-таки брал. Никто ему не говорил, но он знал, что медведя подарила Инга.

Инга появлялась в доме еще несколько раз – словно комета пролетала она над стоячим болотом Нортов, чтобы снова кануть во тьму. Эвальд успевал заметить лишь какие-то детали ее облика – крупные серьги кольцами, блестящие глаза, алую помаду, длинные ноги в ажурных колготках со стразиками, которые как-то по-особенному его волновали. Может быть, потому, что его макушка приходилась как раз на край юбки, и все великолепие стройных женских ног в кружевах и блестках было прямо перед глазами?

Эвальд не переставал размышлять и мечтать о таинственной сестре, которую Вениамин Максимилианович обозвал паршивой овцой. Она ничем не напоминала овцу – такая красивая и яркая, что аж искры сыпались! Когда немного подрос, Эвальд нашел неясное сходство с Ингой в одной из старинных фотографий альбома: немолодая, но красивая черноволосая женщина, горделиво выпрямившись, смотрела в объектив и чуть усмехалась краешком рта. Из записок деда следовало, что это супруга его дяди Рудольфа Норта – Татьяна Васильевна Вишнякова. Что-то было в ней особенное, что-то… настоящее. Он рискнул спросить у Этель Леонардовны – та скривилась, но ответила:

– Цыганка! Таня Вишенка. Ужасный скандал был в свое время.

– Почему?

– Как почему? Это же мезальянс. Она певицей была в цыганском хоре, а дядя Рудольф позволил себе увлечься.

– То есть она тоже наш предок?

– К сожалению.

Таня Вишенка! Надо же. Теперь Эвальд стал думать и о ней. В сновидениях два образа путались: то Инга плясала цыганочку, тряся широкими оборчатыми юбками, то Таня Вишенка обнимала его и целовала, а мальчик таял в теплом свете любви. Он жил в холодном доме, где не принято было выказывать чувства. Никто не обращал внимания на его слезы, и со временем он перестал плакать. Никто не отвечал на его вопросы, и он перестал их задавать, но старательно прислушивался к разговорам взрослых, много думал и до многого доходил сам. Эвальд довольно рано понял, что сильно отличается от прочих детей: странное имя, чопорные манеры, старые родители. Слишком старые. Может, поэтому они так холодны? Забыли, каково это – быть ребенком? Он случайно появился на свет, незапланированный, нежеланный. Нелюбимый. В мимолетном объятии Инги было больше любви и нежности, чем он получил за годы своего существования под кровом Нортов.