Мужчины Мадлен

Девушка лежала, раскинув ноги. Вот N оторвался от мольберта, задрал свою просторную блузу – я увидела, что его штаны расстегнуты, огромный член торчит из ширинки. Он подошел к натурщице и, не сводя глаз с мазни на полотне, овладел ею. Несколько телодвижений – и он извергся. Девушка, конечно, даже на шаг не прошла по пути удовольствия, однако нашего гения это заботило очень мало. Поднявшись, он одернул блузу и подошел к мольберту. Видимо, секс оказал на N благое воздействие. Он ретиво начал мазать кистью по холсту. Но вдруг что-то застопорилось. Казалось, художник не знает, как лучше нарисовать красный цветок: черным или серым? И для вдохновения он снова навис над натурщицей. Опять несколько телодвижений – и вновь прилив его убогого вдохновения!

Так происходило несколько раз. В конце концов N вошел в такой раж, что по ошибке сунул ей между ног кисть. Девица протестующе завопила, и мой муж, бранясь, прогнал ее из мастерской. Плача от боли, она пошла к двери, и я вынуждена была скрыться.

* * *

«Черт, я опять про рамку забыла!» – подумала Алёна и вздохнула.

Она проходила мимо бывшего проектного института, от которого в наше время, естественно, остались рожки да ножки, зато в его многочисленных кабинетах и кабинетиках расплодилось бесчисленное количество каких-то фирм и фирмочек, которые заполонили даже подвалы, и в числе их был хитрый магазинчик, торгующий не смертельно дорогим, но очень хорошим багетом. Алёна уже не раз бывала там, должным образом обрамляя свои живописные сокровища, и с тех пор, как вернулась из Парижа, ее не оставляла мысль сменить рамку на своем чудном приобретении.

Потребность в том имелась – не зря Алёне показалось, что полотно качается. Видимо, рама была неважно сбита, и гвоздики со временем разболтались. Когда Алёна доставала «Продавщицу цветов» из пакета, уже отыскав для нее местечко на стене, рядом с письменным столом, чуточку передвинув другие картины («Лошади и ветер» повесила чуть ниже, а «Лиловый закат» и «Васильки цветут» чуть правей), она обнаружила, что холст практически вывалился. По-хорошему, нужно было сразу снять сломанное старье да выкинуть без жалости, а картину измерить и заказать новую раму, но Алёне вот именно что стало жалко неказистый потертый багет, в который была облачена ее «La vendeuse de fleurs». В нем было что-то… адекватное. Он шел картине так, будто М-О Х писала ее специально для него.

Алёне уже приходилось наблюдать подобное… как бы поточнее сказать… родство, возникавшее между живописным полотном и рамой в течение многих лет. Скажем, в родительском доме была старая-престарая картина, вроде копия с Шишкина, а может, и нет, Алёна так и не нашла оригинала, да и не слишком старалась искать, если честно. Ей нравилось думать, что тот начинающий художник, приехавший в 43-м году на побывку с фронта, внезапно влюбившийся в ее бабушку (тогда, понятное дело, молодую и невероятно красивую) и не нашедший иного способа выразить ей свою любовь (он был женат, она замужем), как написать для нее на загрунтованном куске старой клеенки картину, сам ее создал, а не скопировал. Рама, в которую он свое полотно вставил, была самодельной и с течением лет стала неуклюжим, жалким в своей помпезности сооружением с оббитыми во время переездов и перестановок-перевесок краями, треснувшим и в любую минуту грозившим развалиться на части. И вот Алёна, которая обожала сие полотно, решила раму поменять. Решительно (наша героиня вообще была человеком решительным!) сняла старье, выкинула на помойку и заказала новый багет, выбрав его в той самой мастерской, о которой шла речь выше.

И что же? Рама оказалась великолепной, но картина в ней исчезла. Нет, физически она, конечно, существовала, но ее совершенно не было видно. Все очарование семейной легенды, которая некогда освещала незамысловатое произведение, исчезло. Теперь это была просто плохая и не слишком умелая копия. Алёна, повторимся, дама решительная. И в своей решительности она совершила следующий шаг: новую раму сунула на гардероб, чтоб не мозолила глаза, а сама принялась регулярно ходить на Средной рынок, около которого по выходным открывалось некое подобие парижского пюса. Именно некое подобие, слово «барахолка» для описания того места больше подходит. Ну что ж, такова российская действительность… И в конце концов на той барахолке Алёна нашла должным образом облупившуюся и рассохшуюся раму для своей ненаглядной реликвии. Наверное, с ней тоже была связана какая-нибудь красивая легенда, потому что они с картиной подошли друг другу, как два сапога из одной пары. И гармония была восстановлена. Так Алёна усвоила замысловатую истину: соответствие внешнее не самое главное, куда дороже – внутренняя гармония вещей. У них все как у людей. Они могут ненавидеть друг друга, могут дружить и даже любить…