Мужчины Мадлен

Франсин бросила на меня снисходительный взгляд.

– Ах, боже мой, что же тут понимать? Я ведь не в консерваторию собираюсь поступать. Для меня довольно знать, что древние греки называли эту флейту палицей Геракла, а то, что с ней проделывает женщина, называется красивым словом феллация.

– Bon Dieu! – воскликнула я. – Позвольте спросить, где вы набрались подобных сведений?

– Ну, – ответила она с непередаваемым лукавством, – я ведь училась в монастырской школе.

– В монастырской? – не поверила я своим ушам. – И в каком же монастыре?

– Святой Мадлен.

* * *

– Ха, – сказал Павел. – Это коммерческая тайна.

– Да бросьте! – пожала плечами Алёна. – Никакая не тайна, а несколько скандальные записки вздорной дамы. Вот если будет установлено абсолютно точно подлинное имя автора, тогда да, рукопись станет коммерческой тайной до момента выхода в свет книги.

– Скажите хотя бы одно, – с жадностью подался к писательнице Павел, – она призналась? Назвала свое настоящее имя?

– Сначала рукопись, – улыбнулась Алёна самой загадочной из всех на свете улыбок… Может, только Джоконда шла сейчас голова в голову с нашей героиней, а все остальные улыбающиеся дамы мировой истории отпали еще на старте. – Сначала рукопись, и не тратьте время на уговоры.

– А может, вы врете? – поднял голову Виталий. – Может, у вас никакого листка и нет?

– Может, и нет, – снова улыбнулась писательница Дмитриева, и Джоконда нервически вздрогнула на своем портрете в Лувре, а множеству посетителей почудилось, что им почудилось. – Но только, сами рассудите, откуда я тогда знаю, о чем шла речь в дневнике и в чем Мадлен собиралась признаться? Листок у меня. Я готова его отдать, но цена ему – знакомство с рукописью.

Павел вздохнул:

– Да я понял… Но как же быть? Рукопись у меня в Москве.

– Ага! – внезапно закричал Виталий. – Значит, все же ты ее украл!

– Кто бы сомневался, – сочувственно поглядела на него Алёна. – Я же вам все по полочкам разложила, хотя и в художественной форме. А, понимаю, для вас, как и для товарища Вышинского, признание обвиняемого – царица доказательств.

Виталий тяжело наклонил голову:

– Подлец… сам мне нож в спину всадил, сам же и рану перевязывал…

– Ах, какие увесистые гиперболы, какие убийственные метафоры! – обиделся Павел. – Хомо хомини люпус эст, что означает в вольном переводе с древнего: если владеешь сокровищем, нужно получше его охранять!

– Да я ведь нанял хваленого Рыжова, чтобы он за тобой следил! – окончательно вышел из себя Виталий. – Знал же, что с тобой ухо востро надо держать! А он тебя в аэропорту потерял или сам заблудился. Ни на что он не годен, ни на что! И за писательницей не смог проследить в Нижнем, якобы я поздно отдал приказ, она уже исчезла. Я его послал к черту и сам ездил в этот дурацкий город, искал ее, наконец случайно на милонгу их убогую забрел!

– Разумеется, москвичам каждый другой город дурацкий. Страшно далеки они от народа! – обиженно воскликнула Алёна. – А наша милонга по сравнению с некоторыми московскими – вообще верх совершенства, понятно? У нас хоть все со всеми тангуют, а у вас только с девушками из своих студий. Местничество такое, что приезжему человеку деваться некуда!

– А почему мы должны неизвестно кого приглашать? – оскорбленно выкрикнул Виталий. – Может, вы и танговать не умеете, а я на вас должен время тратить?

– Это я-то не умею танговать?! – так и взвилась Алёна.

– Э-э… – послышался вкрадчивый голос Павла, – прошу прощения, конечно, но, может, мы вернемся к основному вопросу повестки дня?

– Вернемся, – кивнула Алёна, с ностальгической грустью вспоминая, как ей прекрасно танговалось с Виталием. Ну вот взял и все испортил! Отсюда вывод – не всякий, кто танцует аргентинское танго, порядочный человек априори. И среди тангерос встречаются, увы, мелкие и крупные пакости. – Вернемся, конечно. Значит, я готова показать вам листок только после того, как прочту рукопись.

– Слушайте, а может, сговоримся? – не унимался Павел. – Мое издательство очень даже не бедное, мы готовы любые деньги…

– Нет, это же надо! – взвизгнул Виталий. – Они торгуют моей собственностью!

– Вашей? – вскинула брови Алёна. – Вы что-то упорно путаете. Рукопись – моя собственность.

– Что? Как? – воскликнули в один голос Виталий и Павел. А Коротков покачал головой:

– Ну, дает писательница!

– Вы, кажется, забыли, – надменно заговорила Алёна, – что картину купила я – вместе с рамой и всем ее содержимым. И это было единственное законное действие, которое совершалось по отношению к данной вещи. Виктор Пэнтр украл ее. Виталий тоже украл – у меня, Павел украл у Виталия… Все вы воры, а я – единственный законный владелец. Вернее, владелица.

Снова настала немая сцена, которую внезапно прервал Коротков:

– Да у меня уже уши вянут слушать, что она тут блекочет! Устроила тут аудиотеатр… Хватайте ее! Держите! Обыщем, заберем мои деньги, отнимем листочек – и пусть она потом тявкает сколько заблагорассудится, кто, мол, тут законный, а кто – незаконный!