Мужчины на моей кушетке

Мы некоторое время продолжали то же упражнение, и я узнала о его любви ко многим вещам, включая его покойного пса Шермана и фруктовое эскимо со сливочной серединкой.

Я чувствовала себя некомфортно, потому что ощущала его снисходительность, хотя он и пытался следовать моим указаниям. Он определенно считал меня неисправимой оптимисткой во всем, что касается любви. Но при этом был отчаянно несчастлив – достаточно, чтобы заразить этим отчаянием меня.

Так что мы повторяли упражнение снова и снова, называя друг за другом множество людей и занятий, и он оказался способен генерировать ощущение любви и поддерживать его, доказывая самому себе мой довод о том, что чувство любви можно культивировать. Я хотела, чтобы он по крайней мере признал, что оно реально, конкретно. Он мог доверять этому чувству в своем теле. И он все-таки признал, что это приятное ощущение.

Мы встретились еще только один раз, после чего он прервал лечение, чтобы отправиться в тур по Европе. На наш последний сеанс он пришел, говоря, что должен ехать, но не в восторге от этого, потому что больше ничто на свете не приводит его в восторг: «Весь мир не имеет смысла». Но, вполне возможно, он пришел ради того, чтобы я подарила ему искру надежды, прежде чем закончится отпущенное нам время.

– Док, вы можете дать мне определение любви?

Он застиг меня врасплох, и я начала наспех подыскивать слова:

– Ну, любовь, которую мы все идеализируем, – это приятное интуитивное ощущение, но на самом деле любовь – это навык, который включает в себя широкий спектр поступков и чувств…

Он поднял руки:

– Док, пожалуйста, прекратите! Вы это серьезно? Это вы собираетесь говорить людям? Думаю, вам надо придумать что-то получше. Что-то такое, что легче запомнить. Какую-то мантру – и, пожалуйста, пусть она звучит не так по-докторски!

Он был прав. Это действительно звучало ужасно скучно.

– Ладно-ладно. Хорошо, – проговорила я. – Любовь – это умение видеть красоту во всех и во всем вокруг вас. И любовь необходима вам, чтобы снова находить свое вдохновение, творить, писать песни.

Через месяц я получила от него электронное письмо из Брюсселя. Он благодарил меня, а также писал: «У меня есть еще один последний вопрос. Что, если я больше никогда не найду любовь?»

Я написала в ответ: «Я верю, что найдете. Если и есть что-то такое, что я знаю наверняка, то вот что: каждому нужна любовь, чтобы и дарить ее, и принимать. Это не умирает, когда заканчиваются отношения. Любовь больше, чем один человек».

Кроме того, он упомянул, что, обдумав наш заключительный разговор, отложил Сартра и взялся читать Руми.

К моему великому удовольствию, такой сдвиг в мышлении относительно любви происходил довольно часто. Пациенты говорили мне: «Я больше не ищу любви. Я сам хочу быть любовью». И я любовалась их эволюцией от расхожих выражений наподобие: «Все бабы – суки» – к новым: «Раньше я гадал, любят ли меня. Теперь я спрашиваю, а любил ли я сам когда-нибудь» .

Мне даже не верилось, что мужчины произносят в разговоре со мной такие слова! К моей радости, фокус смещался оттого, что они могли получить, к тому, что они могли дать.

* * *

У нас с Рами некоторое время длились стабильные отношения, так что мы решили, что наш роман на расстоянии следует закончить. Если нашим отношениям суждено было сложиться, одному из нас предстоял переезд. А потом (абсолютно в стиле Рами) он возник на моем пороге и объявил: «Я перебираюсь в Нью-Йорк».

Он сложил кое-какие свои пожитки в машину и приехал ко мне из Флориды. «Ты – любовь всей моей жизни, – сказал он. – Мне плевать, чего это будет стоить, но мы должны быть вместе».

Я была на седьмом небе. Наконец-то спор о том, кому следует переехать, окончен, и я получу и Рами, и Нью-Йорк! Я попрощалась со своими соседками на Таймс-сквер и сняла для нас квартирку на Верхнем Вест-Сайде. Мы каждый день ужинали вместе и наконец спали вместе каждую ночь.

Однако эта сбывшаяся мечта продержалась всего около двух месяцев. Я избавлю вас от подробностей и просто скажу, что все события можно свести к следующему: он купил мне обручальное кольцо. Мы поссорились. Он вернул кольцо и купил себе «Ролекс». Мы поссорились. Он выбросил «Ролекс» в Гудзон. И вернулся во Флориду.

Я впервые осталась в Нью-Йорке одна.

Это не было разрывом, мы просто вернулись к отношениям на расстоянии. Рами скучал по своему большому дому во Флориде, он говорил, что не может жить так, как живут люди на Манхэттене.

Я думала о том, что он говорил, лежа по ночам в своей крохотной квартирке-студии – настолько тесной, что можно было с кровати дотянуться до холодильника и открыть его. Я осознала, что стоит пересмотреть собственные стандарты жизни: ну, сколько еще я буду жить в квартире с кухней размером с телефонную будку и с мышами, резвящимися в комнате, пока я сплю? (Я держала под рукой ключи и туфли, чтобы было чем швырять в них посреди ночи.)