Мужчины на моей кушетке

– Однажды мы с Рами гуляли по Нижнему Ист-Сайду, приглядывая ресторан, – начала я, – и он то и дело повторял: «Все, что ты захочешь». Мне казалось, что если я услышу это еще раз, то заору. Я сказала: «Рами, просто скажи мне, что хочешь ты !» – и он ответил: «Мне все равно, все, что ты захочешь».

– И что же ты сделала?

– Я сделала первое, что пришло в голову, – заорала: «Принимай решение немедленно, иначе я брошу тебя прямо на улице!» – и пошла прочь.

– И что он?

– Он ухватил меня за локоть и затащил в какой-то случайный мексиканский ресторан через два дома. Еда была ужасная, зато я была счастлива.

* * *

В следующий уик-энд, сидя в такси по дороге в аэропорт – я собиралась навестить Рами, – я подвинулась вперед на заднем сиденье и взглянула через плексигласовое окошко на лицензию водителя.

– Послушайте, Мохаммед, вы женаты?

– Да.

– И у кого же больше власти в ваших отношениях? У вас или у вашей жены?

Он рассмеялся.

– Моя жена контролирует все. Ум кроне .

–  Ум кроне ? Что это означает?

– Женщина с рогом. Так мы называем женщину, у которой мужчина под пятой.

– Это хорошее слово или плохое?

– О, это плохое, очень плохое слово!

– Да ладно вам! Что такого плохого в том, чтобы дать женщине немножко власти? – поддразнила я.

– Плохо, когда у кого угодно вся власть, – сказал он. – Есть старая арабская пословица, которая гласит: назови человека своим хозяином – и он продаст тебя на рынке рабов.

Мне не казалось, что быть «женщиной с рогом» – это так плохо. Но мне также хотелось, чтобы и у моего мужчины был «рог». Энергия, перемещающаяся туда-сюда; способность обоих партнеров держаться за свое чувство личной силы; сами сражения – все это создает то самое нужное напряжение для сексуальной страсти.

* * *

Марк пришел на следующий сеанс и завел обычную бесцельную светскую беседу, устраиваясь в уголке дивана и ради самозащиты укладывая на колени подушку. Поглядел на меня с надеждой. Я бегло улыбнулась ему, но не сказала ни слова. Он – тоже. Я заметила, что пассивность Марка пробуждала во мне властность, и уже складывался шаблон: чем больше он поддавался, тем сильнее я навязывала свою программу.

Я была уверена, что и у других людей он вызывает ту же реакцию. Я решила, что нам необходимо заняться этой динамикой, поэтому намеренно взяла на себя пассивную роль. Я чувствовала, как ему неловко в этом молчании, но держала рот на замке, пока мы оба то отводили взгляд в сторону, то снова смотрели друг на друга.

– Вы знаете, что у вас дырка в стене прямо рядом с вашим столом? – выговорил он.

– Угу, – кивнула я, даже не подумав взглянуть на дырку.

– Вы сегодня молчаливы, док.

– Я просто хочу, чтобы разговор начали вы, – сказала я.

– А разве это не ваша работа?

– Вы хотите, чтобы я решила, о чем нам следует говорить?

– Разве не за это я вам плачу? – проговорил он с напряженной улыбкой.

– Вы платите, чтобы кто-то другой указывал вам, что делать?

– Я не знаю, о чем сегодня говорить.

– Ладно, я подожду, – сказала я. Положила одну руку на колени, а другой стала небрежно накручивать на палец прядь волос, не отводя взгляда от Марка.

– Не думаю, что я что-то получаю от такой терапии, – наконец промолвил Марк. Он сердито потянулся за своим портфелем – угрожающий намек, что он готов уйти.

– Кажется, я вас расстроила, – сказала я, намеренно констатируя очевидное.

– Если мы так и будем сидеть и смотреть друг на друга, это мне не поможет, – проворчал он.

– Ну, вы платите немало денег, чтобы работать над собой , – заметила я. – Можно было бы надеяться, что вы будете более активно этим заниматься.

– Я в тупике, – бросил Марк.

– Я понимаю, – кивнула я. – Вы привыкли к тому, что женщины в вашей жизни говорят вам, что делать. Я думала, вам это не нравится.

– Вы правы.

– Тогда почему вы требуете, чтобы и я говорила вам, что делать? Вы понимаете, что сердитесь на меня за то, что я вами не управляю? На каком-то уровне вы хотите , чтобы лидером был кто-то другой. Если я буду делать это за вас, то чему вы от меня научитесь?

Для меня это тоже был некомфортный маневр, поскольку я терпеть не могу молчание и пассивность. Они будоражат мои собственные страхи – что я некомпетентна, что мне необходимо что-то говорить или делать. Конечно, мне не нравилось, когда пациенты срывали на мне злость, но этот прием обычно срабатывал.

Я дала Марку возможность подумать об этом. А сама тем временем размышляла, не произрастает ли его желание, чтобы кто-то другой брал на себя ответственность, из какого-то детского инцидента.

Я спросила его об этом, и он, получив наконец какое-то указание к действию, объяснил, что его отец скоропостижно скончался от сердечного приступа, когда ему было 12 лет. Маму подкосила скорбь. Ее скрутила жестокая депрессия, и у нее едва хватало сил, чтобы добираться до работы, не говоря уже о том, чтобы воспитывать двоих сыновей.

Марк был старшим из них и болезненно осознавал, как тяжело приходится матери. Он не хотел делать ничего такого, что могло бы еще больше ее расстроить.