Мужчины, рожденные в январе

— Ага, точно, провалился все-таки, — подхватывает несколько обескураженный догадкой слушателя Олег Лукич. — Колонна переправилась, еду последним, лед трескается, и мой КрАЗ спокойно идет на дно. Я в воде оказываюсь, цепляюсь за лед, а течение вглубь тянет. Впиваюсь в лед ногтями, до крови, а силы уходят… Шофера бегут на выручку, рядом уже, а я коченею и отпускаю руки. Меня все-таки вытаскивают, а мороз-то за пятьдесят и ветер. Одежда на мне сразу застывает — двинуться не могу. До берега-то, где стоят машины, метров триста. Приволокли меня мужики, воткнули в кабину, сорвали одежду, стали растирать, дали спиртяги. Ничего, даже насморка не подцепил.

Ни огонька кругом. Тихо, мир заснул крепко и, кажется, навсегда. Даже собаки, одурев от жары, нё лаяли. А облака движутся, несутся куда-то. Бег их виден по луне, то появляющейся, то исчезающей.

Долго мужчины сидят на крыльце, говорят, счастливые каждый по-своему. Один счастлив тем, что купил хороший дом там, где ему хотелось: у реки и леса, добротный дом, что впереди у него спокойная, обеспеченная жизнь, к которой он стремился все годы, живя там, на Крайнем Севере, средь сопок, льдов и холода. Будущая жизнь ему виделась бесконечным зеленым, теплым летом, с рыбалками, прогулками по лесу, сладостным копанием в огороде.

Другой — что пристроил семью, что никто пока не ропщет. Сам он поверил в свое счастье только сейчас, в подпитии. Раньше-то счастья он не видел, а теперь вот оно, перед ним, будто скатерть-самобранка, на которой разложены все выгоды городской жизни.

— Куда работать-то пойдешь? — неожиданно спрашивает Бесцветов.

— Чего работать? У меня сто шестьдесят пенсия, у жены сто двадцать рубчиков, кое-что осталось от сбережений. Хватит? Буду заслуженно отдыхать.

В голосе Олега Лукича такое самодовольство, что Бесцветова прямо передернуло.

Иван Николаевич не завидовал Олегу Лукичу. Он не представлял жизни без работы. Он и в отпуске никогда не сидел сложа руки, а тут впереди месяцы, годы безделья.

«Что за радость? От праздности можно и свихнуться. Работал бы, мужик-то еще очень крепкий».

Допив бутылку, они уходят спать. Идут через все комнаты, шарахаясь от стены к стене. Бесцветов поддерживает Олега Лукича. Неожиданно тот визгливо, как-то вульгарно запевает:

Во саду ли, в огороде
Девушка гуляет…
Ча-ча-ча… иха…ха…ха!

В комнате, где спала жена нового хозяина, скрипнула кровать, приоткрывается дверь.

Бесцветов видит женщину в чем-то совершенно белом, полупрозрачном. Из окна падает на нее свет луны, появившейся в очередной раз. Взгляда от женщины нельзя оторвать.

— Нажрался, идиот! — шепчет злобно женщина и хлопает дверью.

«Не любит тебя, Олег Лукич, баба-то», — думает Бесцветов, и ему становится нехорошо, даже стыдно.

Ложатся в одной комнате, маленькой, уютной, в которой когда-то спала дочка Ивана Николаевича, и всегда в ней жил Виктор, наведываясь из города.

Олег Лукич, сбиваясь, путаясь, начинает рассказывать очередную длинную историю из жизни на Чукотке.

Бесцветов уж не слушает его — надоело. Думает, как распорядиться деньгами, полученными за дом, что выделить сестре и брату. Не обидеть бы их, нужно решить все справедливо.

В открытое окно медленно втекает легкая прохлада, появившаяся под утро; доносится суховатый, тонкий запах чайной розы, посаженной Иваном Николаевичем года два назад под окнами. Отдохнув, набравшись сил, вновь начинает звенеть сверчок. Под утро пение его бывает густым и самозабвенным.

Стал вспоминать, как вернулся с фронта с двумя тяжелыми ранениями, а дома нет — разрушило бомбой. Как на худой лошаденке возил бревна из леса, рубил сруб, пилил вертикальными пилами кругляк на доски. От ран и усталости он часто терял сознание, но отдыхать некогда было. Потом дом сгорел — молния в него угодила, благо дома никого не было, и уж новый построили каменный, с помощью совхоза — добротный, рассчитанный на долгие, долгие годы.

Вспомнил Иван и про свою свадьбу, которую сыграл, как только срубил избу. Маринка его тогда была молодой, худенькой и красивой. Потом, с годами, она огрубела, раздалась вширь, теперь комплекцией на мужика больше похожа. Невольно сравнил свою жену с женой Олега Лукича, и в горле отчего-то загорчило.

Бесцветов так и не заснул до рассвета. Все думал и думал, а в хмельной голове крутилась строчка из знакомой с детства песни:

Во саду ли, в огороде…

В комнате посветлело. Иван Николаевич приподнимается и глядит на часы — пять. Он встает и начинает одеваться.

Олег Лукич, привольно раскинув руки — запорожец, влажно похрапывая, спит на соседней койке. Складки на его полном, слегка заросшем черной щетиной лице разгладились, рот приоткрыт. Во сне Олег Лукич кажется моложе своих пятидесяти шести лет.