Мужчины, рожденные в январе

…Секретарша, частенько заходившая проведать приезжего, взялась помочь в сборах. Теперь почему-то она стала чаще ругать мужа, который, по ее словам, пристрастился на Севере к «зеленому змию», усердно хвалила его, Шарабанова — мужчину видного, степенного и, как она выражалась, «созревшего для семейной счастливой жизни».

— Приедет муж — и за бутылку. Зачем она ему? Или время теперь такое бутылочное? — говорила она жалостливым голосом, как бы докладывая самому господу богу, сложив на груди коротенькие ручки, вперив в потолок влажные страдальческие глаза. — Вылакает эту бутылку и дрыхнет до утра, а потом поест и опять отправляется в рейс. Ни ласки от него никакой, ни внимания.

Как-то так вышло, что секретарша ушла от Шарабанова домой только рано утром следующего дня. Ей-то Нил Егорович после всего происшедшего между ними поведал о подписанной когда-то бумаге.

— Там, в штрафной роте, убить его могли? — первое, что спросила секретарша.

— Еще как.

— Слава тебе господи, что обошлось все! — секретарша неумело и смешно перекрестилась, посматривая вместо угла, в котором обычно висят иконы, на печь. — Если все обошлось, то все так должно и быть, значит, все правильно было.

— Что правильно?

— Все. А самое главное — жив он остался. Если бы Костю там, в роте этой… — секретарша от сильного волнения заплакала. — Не смей больше мучить себя! Ты теперь для меня самый дорогой в мире человек, Нил Егорович!

Из поселка Шарабанов и секретарша Мария Ивановна уехали в майские праздники, когда в домах стонала музыка, лихо плясали, пили вино. Об исчезновении Шарабанова и Марии Ивановны узнали только после праздников, и это стало самой сенсационной новостью, о которой говорил несколько дней весь поселок.

На деньги, полученные в наследство, Шарабановы купили в райцентре на тихой улице хороший каменный дом с большой верандой и яблоневым садом. Сад выходил к реке, и это особенно нравилось супругам.

Нил Егорович устроился на консервный завод тарщиком — сколачивал ящики под банки, а жена решила не бросать своей профессии — стала работать секретаршей на швейной фабрике.

Жили Шарабановы спокойно. Иногда ночью Нил Егорович просыпался, бродил по большому дому, трогал стены, обклеенные дорогими обоями, гладил спящую жену, ощупывал себя, зачем-то неумело крестился (в бога-то он не верил), а потом ложился спать, но не спалось, мерещилось, будто в дом входит покойный Лапов и отбирает все. Шарабанов вскрикивал, просыпалась жена, обнимала его и успокаивала.

В стране долгой весны

В Тихом океане, в районе Японии, разыгрался небывалый шторм. Мощные потоки воздуха с Атлантики, стремительно вкручивая, втягивая в себя жесткую, как наждачная бумага, морось, потянулись к северу. Над океаном разразилось извечное неистовое сражение тепла и холода.

Небо, казалось, дробилось, прошиваемое ветвистыми молниями; смерчи один за другим мчались к земле, где сокрушали дома и вырывали с корнем деревья.

Шторм достиг Берингова моря, скалистых берегов Чукотки, еще пустынных, без птичьих базаров, забитых снегом, начал ломать и гнать льды к югу.

Когда шторм утих, с огромного пространства воды, освободившейся от метрового льда, потянулись сырые, густые, как клейстер, и холодные, как воздух в подземелье, туманы. Они долго висели над Чукоткой, оттесняя весеннее тепло. Потом подули спасительные, наполненные влажным теплом южные ветры. Туман унесло в высокие горы, и там он превратился в зернистый снег, который осел на скалы, и уж летом, спустя долгие месяцы, снег изошел в воду, которая по ручьям, речушкам и рекам вновь достигла изначальности — моря.

Пришли длинные солнечные дни. Снег, подточенный недавними туманами, начал быстро оседать, таять. На пригорках, плоских вершинах перевалов появились проталины разжиженной, темной, пузырящейся от болотных газов земли. Ржаво-седая прошлогодняя трава, гордо не гнущаяся под ветром, перенесшая штормы и снега, клочьями торчала на проталинах. Воздух от сырости, от испарений был густым, сырым и тяжелым. От земли исходил сладковато-прелый запах листвы и горьковато-клейкий запах оживающего лишайника, который серебрился на каменистых взгорках. Реки и речушки, большие и малые озера набухли, налились голубовато-синей талой водой и готовы были вот-вот взыграть.

Весна стремительно, как годы в старости, покатилась к Ледовитому океану, льдом и снегом подпиравшему полуостров, обнажая землю, наполняя еще стыловатую тундру гомоном дуреющих от любви птиц, журчанием настырных ручьев, беспокойным хорканьем отелившихся молодых важенок, легким стоном лопающегося ноздреватого, вязкого льда, еще хлипким, озорным посвистом только что очнувшихся от зимней спячки тундровых сусликов — евражек, туманным ревом отощавших за бесконечно долгую зиму бурых медведей, сиплым мурлыканьем нерп, греющихся у промоин на солнце, тревожными, как бы размытыми бесконечностью пространства гудками ледоколов, грудью проламывающих дорогу караванам в многометровых льдах к северным портам.