Мужчины своих женщин

— Понял, стихами говорю! — веселился он. — Ай да Тяпкин, леший сын!..

— Сукин сын, — поправил я.

— Чего? — удивился он. Оскорблений явно не ждал.

— Это Пушкин так говорил. Пушкин, знаешь? Тоже был поэт.

Тяпкин погрозил мне коротким указательным пальцем, ноготь которого был заключен в толстую траурную рамку. Я никогда не подаю Тяпкину руки при встрече — он мне кажется грязноватым.

— Все шутки шутишь, а я вчера бабу твою кое с кем видал.

Ох, лучше бы я пошел пешком. Это хуже, чем без билета попасться контролеру.

— Так ты когда побреешься? — упорно спрашивал я. Игнорировал, как мог.

Не получалось.

— Да-да, — лукаво усмехаясь, говорил Тяпкин. — Видел кое с кем. Не будем говорить, с кем, хотя это был… Борька Лазарев. Ты знаешь, мне плевать, кто с кем трахается, но это же твоя баба, и я должен был тебе рассказать. Как друг. Ты на нее дохнуть боишься, а она за твоей спиной…

Он что-то продолжал в том же духе. Я старался не слушать, но как можно было не слушать. Его голос пробивался в мою голову настырно и бесцеремонно. Как взломщик, уверенный в своей безопасности.

Люди в трамвае начали уже с любопытством оглядываться — где это там сидит настоящий живой рогоносец? Не обращая на них внимания, Тяпкин длил свой бесконечный монолог.

— Старик, все они такие, и твоя тоже. Лицом — ангелы, а внутри, блин!.. И сами не знают, чего хотят. Ты к ней, допустим, со всей душой, подарки, то, се, кино, блин, театр… а она строит из себя не пойми что! Целку какую-то! Хотя ты точно знаешь, что она…

— Ну ладно, хватит. Замолкни.

— А чего? Я ж тебе правду говорю! Кто тебе еще правду скажет?

— Нахуй мне твоя правда?

— Как нахуй? — удивился он. — Ты к ней… а она там…

— Я знаю.

— Знаешь?

Это короткое заявление буквально поразило Тяпкина.

— Знаешь — и ничего не делаешь?!

— А что тут делать. Я ее люблю.

Сам не знаю, зачем я ему сказал об этом. Мне, наверное, казалось, что это будет круто — рассказать хаму о своей любви. Я никогда не сказал бы этого лучшему другу. Я даже ей еще, кажется, не говорил. А вот хаму сказал. Хотел проверить, как сработает это оружие. К тому же я точно знал, что он специально брешет, сволочь, не терпит он, когда кто-то рядом счастлив. Да и кто это — Борька Лазарев? Впервые слышу. Брешет, сволочь, лепит первое, что в голову пришло.

Он задумался на минуту, а потом скорбно сообщил:

— Ну тогда просто не знаю, что и делать.

«Куда катится этот мир?» — прочитал я в его глазах. А может, мне просто показалось, что там была надпись.

Впервые я сумел поставить его в тупик, пусть даже таким странным способом. Бить его мне не хотелось. Я уже вчера досыта этим нахлебался. Ну, не битьем, так катаньем.

— Пока, — сказал я ему. — Моя остановка.

— Пока, — вздохнул он. — Рассказать кому — не поверят…

— А ты не рассказывай.

Уже на площадке я почувствовал знакомый до тошноты запах. Даже здесь… Значит, в квартире сейчас просто невыносимая вонь. Господи, за что нам все это?

Однако делать нечего. Я позвонил. Затявкала где-то в глубине квартиры собака.

Дверь открыла бабка. Прищурилась сослепу, разглядывая меня через мощные линзы. Радостно вскрикнула и сделала знак рукой: заходи, мол.

Внутри воняло. Не перестаю удивляться, как здесь выживают тараканы.

Мать выглянула на секунду из ванной, держа мокрые руки перед собой, как двух уснувших красных рыбин, вытерла потное лицо сгибом локтя и снова ушла стирать дедовы пеленки. Пробор в ее волосах светился чистым серебром.

Очень странное выражение «дедовы пеленки». А как еще скажешь?

Бабка легла на заправленную постель и уставилась в телевизор. Шел какой-то американский фильм. Я включил звук и некоторое время тоже смотрел, пытаясь понять, в чем там дело. Когда понял, то снова убрал звук и ушел на кухню.

Здесь воняло меньше, но все равно было ужасно. Я открыл форточку, зажег газ и поставил чайник. Попью чайку, пока суд да дело.

В комнате зашевелилась, залопотала бабка. Холодно ей стало, закрой, мол, форточку, дует. Вот черт. А все жалуется, что голова болит. Сидит в такой вонище круглые сутки, никуда не выходя, даже форточку не открывает, простыть боится. И при этом регулярно простужается. Я попробовал объяснить ей, как мог, знаками, что нужно проветривать, пахнет очень, да и газ все время горит, оттого и голова у нее болит, и таблетки она поэтому жрет килограммами… Бабка злобно скривилась и так на меня рукой махнула, словно хотела, чтоб я исчез навсегда. Ну уж хрен.

Мама закончила стирать и вышла на кухню, утирая руки полотенцем. Присела на краешек табурета.

— Ну, как там отец? — спросила.

— Как всегда.

— Ты что вчера, с цепи сорвался? Ведь чуть не убил его.

— Не убил же.

— Господи, что ж ты такой глупый. Пойми, это ведь не шутки. Чуть посильнее ударил — и все, тюрьма!

— Да ладно, мам… Как тут дед?

— Как всегда. Утром обделался, и по-большому, и по-маленькому, и все по стене размазал, я прихожу, он весь мокрый, в луже лежит, а эта даже и не смотрит. Вот выстирала все, надо теперь его самого мыть, а то опять пролежни появятся.

— Здесь передник клеенчатый где-то был. Дай мне, а то вымажусь.

Я нацепил передник и прошел в комнату.