Мужчины своих женщин

Хотел встать, но его вдруг пронзила такая боль, что от неожиданности и удивления вскрикнул. Протянуло, черт!.. Еле-еле, держась за поясницу и охая, поплелся на кухню, закрыл форточку, включил весь газ, чтобы согреться. Поставил чайник.

Но тут его бросило в жар, он напился холодной воды, погасил газ и вернулся на свою лежанку, там, на полу, было прохладно, хорошо...

Через две недели квартира была уже свободна от прежних хозяев, и туда заехали другие люди.

Хоронили старика рядом с его женой как раз на ее девятый день (сослуживцы подсуетились, видя его без­надежное состояние, заказали сразу двойную огра­ду — не ошиблись, деньги потратили не зря), и многие женщины плакали. Вот как, всю жизнь вместе, и ушли вместе. Не перенес горя, а ведь очень здоровый был мужчина. Теперь таких нет, другое поколение.

Гроб, установленный для прощания на земляном ва­лу, был плохо сколочен, крышка прилегала неплотно, и даже когда забили гвозди (один из могильщиков жи­вотом навалился на крышку, чтобы вмять внутрь тор­чащие носы ботинок), низкое зимнее солнце ослепи­тельной звездой сияло в щели.

А некоторые мужики с очень серьезными лицами тихо говорили, оглядываясь: кто не курит и не пьет... Впрочем, это были те, кого старик недавно переплюнул на гиревых соревнованиях, дело понятное.

ЗЛОБА НОЧИ

Повесть

«Кроме того, как я уже категорически заявлял, что хотя я и счастлив, когда пи­шу, но могу поклясться, что я никогда не писал и не пишу весело; моя профессия милостиво разрешает мне иметь опреде­ленную норму невеселых мыслей».

Сэлинджер

1

«Есть люди, с самого детства своего не знавшие ни­каких других законов, кроме закона волосатого кулака и потной грубой силы. Эти люди подчинялись дейст­вию, казалось бы, вечных, незыблемых установле­ний — и сами пользовались насилием как простейшим способом подогнать этот мир под себя. И если однажды такой человек начинает вдруг понимать, что не все в жизни подчиняется этим правилам, а есть и правила другие, где царят справедливость и любовь — нет ни­чего лучше, и можно лишь радоваться за него.

Но если, избави Бог, все было наоборот, и правильно воспитанный с детства человек, живя дальше и доль­ше, постепенно разочаровывается в привитых ему бла­городных идеалах, а убеждается и видит вокруг себя од­ну только ложь, предательство и ежечасное насилие, и видит, еще хуже, торжество всего этого над добром и любовью — вот когда остается лишь горевать и мо­литься, ибо трудно дальше придется такому человеку, путь его будет извилист и тернист, и окажется ли он когда-нибудь снова на верной дороге — Бог весть...»

Малоизвестный писатель В., сидя в домашнем каби­нете, представлявшем собою слегка отгороженный угол в единственной комнате его квартиры, где он жил с женой и маленькой дочкой (а на работе кабинета у не­го не было, потому что он вкалывал на заводе простым сверловщиком), в задумчивости смотрел на экран мо­нитора. Там мерцали два абзаца текста — начало ново­го рассказа или повести; В. собирался показать этим произведением все, на что был теперь способен. Время пришло, уже двадцать семь лет, нужно создавать серь­езную вещь на конкретном жизненном материале и об­ретать известность, которой, чего там греха таить, он давно заслуживает. Опубликованные в городской прес­се рассказы и восторженные отзывы местных критиков убедили его полностью. Он бросил камень в это стоячее болото! И круги пошли — но очень быстро успокоились. Пора открывать миру свое истинное лицо.

Он сидел на маленьком детском стульчике, стол был тоже невысок — журнальное шаткое сооружение. Что­бы дотянуться до клавиатуры, руки приходилось про­совывать между колен и сидеть скрючившись вдвое, колени же писателя торчали в разные стороны едва не выше плеч. В. был ростом длинен и тощ и представлял бы собою довольно забавную картину (лягушка, гото­вая слизнуть муху), если бы не его прищуренный левый глаз и почти злобное выражение лица. Он в двадцатый раз перечитывал только что написанное.

Два абзаца подвергались в течение сорока минут бес­прерывной правке; последний вариант отличался от первого абсолютно. Не осталось почти ни одного преж­него слова. И эта артподготовка, кажется, не была на­прасной — плацдарм на том берегу удалось захватить.

Текст, распятый на дыбе авторского пристрастия, му­тировал, мимикрировал и старался отползти в дальний темный угол, но автор был безжалостен. Словно хирург, он резал слова и целые фразы, ампутировал ненужные куски, пересаживал, приживлял новое и смотрел, что вы­растет; вытягивая из текста струны жил, больно щипал их, прислушиваясь к ответному звучанию... И поэтому неудивительно, что после такой работы автор устал и да­же слегка вспотел. «Пивка бы сейчас хорошо».