Мужик и камень

работу. Неизменная цикличность злободневных повторений.

Однако уже с утра Гомозов был слишком раздражен. Несмотря на

спокойный сон, под глазами появились темные круги, а на лбу

возникли две поперечные складки.

Придя на работу, он понял, что сегодня не может смотреть на

женщин. Никак. Иммунная способность мозга отказывалась

сопротивляться этому влиянию извне. Все они, все эти женщины,

худые и пышные, брюнетки и светловолосые, капризные и тихони,

недалекие и слишком умно себя державшие, все они напоминали

ему о давешнем пренеприятном происшествии. Женщины… И как

тяжело, когда прихрамывает иммунитет на эту бациллу. Хуже того

болезнь имеет повсеместное распространение. Потоки слов на

высоких частотах врываются в ушные раковины, глаза колет при

взгляде на разнообразие и самобытность, можно заразиться через

кожу, прикосновением, и даже воздушно-капельным путем. Все

способы открыты. Женщины… Да что с них взять? Что с них

можно взять положительного? Совсем чуть-чуть. Если только

совсем чуть-чуть. А это вполне обычные вещи.

И как вчера он вообще мог попасть в такое унизительное

положение перед этой незамысловатой особой? Она отчитала его,

словно мальчишку, словно школьника, и за что?! За что?! Ответ

напрашивался сам собой. За то, что он так совестливо поступил, за

то, что он лишний раз побеспокоился о человеке, пришел

проверить? За это? Да, за это! Гомозов злился и хрипел про себя:

«Все тот сон! Во всем виноват тот несчастный сон!»

Однако сваливать на сновидение вчерашнее происшествие

объективному Филолету Степановичу не позволял рассудок. И он

все равно чувствовал себя оскорбленным до глубины души, и по

своей же собственной вине.

Даже когда рабочий день закончился, и Гомозов был уже дома,

он все равно не мог успокоиться. Хуже того, по дороге домой в

парке навстречу ему попалась парочка влюбленных, они

преградили дорогу, замешкались, когда Филолет Степанович

постарался их обойти. Вампиры проклятые!

Сейчас же измученный мужчина стоял возле шифоньера и с

особой аккуратностью перекладывал в нем свои вещи. Нужно же

было чем-то себя занять, чтобы мысли хоть немного оставили его в

покое, так он занялся и без того безукоризненно

рассортированными полками. Но сегодня этот трюк проходил

безрезультатно. Мысли все равно не отпускали Гомозова, как он

того не желал. Верно, поэтому-то Филолет Степанович сейчас и

ругался, складывал вещи и ругался, выкрикивал крайне

неприязненные обзывательства кому-то, кого сейчас не

присутствовало в комнате. А к кому уж были эти «хвалебные»

обращения мы, верно, так и не узнаем. Это продолжалось до тех

пор, пока его монолог с девиантной эмоциональной окраской, не

прервал пронзительный телефонный звонок. Широкими шагами

Гомозов подошел к аппарату.

– Алле!!! Слушаю!

В трубке что-то заболтало.

– Ах, это ты, достопочтенный Григорий Станиславович!

Собственной персоной! – прервал вдруг говорившего Филолет

Степанович.

Трубка опять разошлась тактами слов, оправдывалась.

– Ммм… Нет, нет… – вальяжно облокотившись на спинку

кресла отвечал Гомозов. – Я тут подумал… От вашего проекта я все

таки откажусь. Да, и соответственно, дорабатывать его, я тоже, к

сожалению, не собираюсь. Не в моих интересах.

Трубка буркнула.

– Придти? Вы собираетесь придти?.. Да разве что писанину

свою забрать! То, приходите. Непременно приходите! Я буду с

нетерпением вас ждать! – выговорив это, Гомозов как-то

неестественно улыбнулся и ленивым движением вскинул трубку

обратно на аппарат, после чего процедил сквозь зубы язвительное

ругательство.

Телефонирующий недавним временем Журкин подоспел за

проектом через час. Едва он только подступил к дому Филолета

Степановича, и сам Гомозов это заметил, то произошла следующая,

вполне театральная, отчасти комичная сцена. Гомозов открыл окно

и швырнул папку с проектом в Журкина. Все листы разлетелись в

разные стороны, тут же ветер подхватывал их, кувыркал в воздухе и

по земле, некоторые из них стелились под ноги самому Григорию

Станиславовичу, который вмиг покраснел от нестерпимой обиды.

– Вы что, с ума сошли?! – в порыве воскликнул он, не понимая

своего давнего друга.

– Это еще надо разобраться, кто из нас тут сошел с ума! –

закричал Филолет Степанович. – Явно не тот, кто крепко стоит на

земле! А тот, кто витает в воздухе, парит, так сказать…

– Это вы о чем? Не понимаю о чем?! Вы чокнутый! – горько

простонал огорченный Журкин. – Какие глупости вы говорите, я

вас не узнаю! Что с вами случилось?!

– Что случилось, что случилось… А, ну, проваливай! И чтоб

духу твоего возле моего дома не было! Пшел прочь! – Филолет

Степанович махнул рукой, прогоняя Григория Станиславовича из

поля своего зрения.

На что Журкин только покрутил у виска и стал ловить и

собирать с земли листы своего проекта. Собрав их, он отряхнулся,

хоть и был совершенно чист, и зашагал прочь с тяжелым камнем на

сердце, но показным равнодушием.

Гомозову, после удаления мнимого друга, сделалось куда

лучше. Кажется, все начинало становиться в старые рамки и от

этого на душе его сделалось спокойнее.

Однако радость была поспешной. Уже через час у Филолета

Степановича подскочила температура, и он свалился на постель,