Мужики и бабы

- Бросьте вы эту самодеятельность! Подумаешь - учителя по пьянке комедию разыгрывали.

- Ну, знаете, товарищ Озимов?! Напялить погоны, ходить по селу да еще людей добрых пугать - ничего себе забава! - таращил глаза Возвышаев.

Но Озимов уже завелся против Возвышаева и теперь попер на него медведем:

- Ты забыл, как в третьем годе вы перепились в желудевском волкоме, переоделись в баб и поехали на степановские станы девок щупать?..

- Я там не был!

- Ты не был, зато твои заместители да помощники были. Ты же не вызывал их на бюро?

- По-твоему, все равно, что в баб нарядиться, что в белогвардейцев? Да?!

- Подумаешь, в белогвардейцев! На сцене вон в царей переодеваются, и Советская власть от этого нисколько не страдает.

- То на сцене, а то по дворам ходить! - кричал Возвышаев.

- Да уймись ты, никто тебя не боится. Ну, потешились ребята, хватили через край. Сунули им за это по выговору. Чего ж еще? Зачем дело лепить? Или мы сами молодыми не были? Какое преступление? Четверо в кладовой два часа просидели, пятый сбежал да милиционера насмешил? Вот и все. Нечего там штанами трясти.

- Но мы же вызвали Герасимова, - сказал Поспелов.

- Ничего, так отпустим. Небось не обидится... Хватит, сегодня и так наговорились, - Озимов решительно хлопнул ладонью по столу.

- Да. Пожалуй, и в самом деле пора кончать. - Поспелов тоже поглядел на часы.

- А я решительно возражаю, - повысив голос, сказал Возвышаев.

- Хорошо, будем голосовать. Кто за то, чтобы дело Герасимова считать законченным? То есть оставить в силе ранее вынесенный выговор? - Руки подняли Озимов, Тяпин и Поспелов. - Сам видишь, Никанор Степанович, ты в меньшинстве, - обернулся к нему Поспелов.

- Вот это и есть либеральная терпимость, против которой мы и собрались сегодня выступить. Но ничего... Мы еще повоюем с этой либеральной терпимостью, - Возвышаев вышел первым.

Костя Герасимов упросил Марию подождать его в палисаднике, возле райкома:

- Вместе пойдем к Успенскому. Там уже все в сборе. Варьку пропивать будем. Они с Бабосовым решили пожениться.

- В который раз? - усмехнулась Мария.

- А тебе не все равно? Подожди! Успенский наказал - без тебя не приходить. Он завтра переезжает в Степанове.

- Знаю.

- Вот и отлично! Без тебя все равно не начнут, а без меня могут всю водку выпить, - дурашливо скривился. - Умоляю, подожди! Может, я последний раз гуляю. Не то выгонят на бюро - в бродяги подамся, - продекламировал:

Провоняю я редькой и луком

И, тревожа рассветную гладь,

Буду громко сморкаться в руку

И во всем дурака валять.

- Ладно, не хнычь загодя. Подожду.

Не успела Мария присесть на лавочку под сиренью, как вылетел из дверей Герасимов и, возбужденно сияя, выпалил на ходу:

- Индульгенцию получил! Прежний приговор оставлен в силе. Господа присяжные, пересмотра не будет и не ждите!

- Благодари Тяпина. Его забота. Иначе с тебя Возвышаев шкуру бы спустил.

- Откуда ты знаешь? И кто я Тяпину? Что ему Гекуба?

- Ну, допустим, Гекуба ему человек не посторонний. Если бы стали драть тебя, то и мне несдобровать. А я - тяпинский кадр. Что ж это? Выходит, кадры у него не совсем те?!

- Маша, ты наша икона-спасительница. Тебя в угол ставить надо.

- Хамло!

- Да нет... Я для того, чтобы молиться на тебя.

- У Бабосова выучился, что ли?

- Пошли! А то кабы они без нас ненароком не нарезались.

По дороге Костя рассказывал:

- Приехал к нам тот доцент-физик.

- Какой доцент?

- Ну, из Московского университета. Помнишь, Бабосов рассказывал?

- А-а, самогонщик?!

- Он самый. Математиком оказался.

- За что ж его вычистили?

- Черт его знает. Говорит - индусским егам поклонялись: на голове стояли. Одним словом, буржуазные замашки.

- Еги считаются аскетами. Или как там? Вроде бедняков, что ли. При чем же тут эти буржуазные замашки?

- Ну, ты даешь! Это же не наша, не пролетарская беднота. Это беднота от скудости буржуазной науки, - и загоготал.

- Ты сам заразился от Бабосова замашками мелкобуржуазного злопыхателя.

- Мы с Колей приходим в школу познакомиться с новеньким, - он занял комнату в бывших мастерских, рядом с Успенским, - стучим... Войдите! Отворяем дверь. Никого. И вдруг над нами с потолка этакий писклявый голосок: "Здравствуйте!" Мы как чесанем назад. А он сверху: га-га-га! Смотрим - висит вниз головой, зацепившись коленями за перекладину в самом углу. В первый же вечер успел шведскую стенку себе соорудить. Спрыгнул, ходит вокруг меня, глазами косит и фыркает, как кот. "Вы чего, Роман Вильгельмович?" - спрашивает его Бабосов. А он положил голову набок, рожу скривил сладенько и пропищал: "Так это-о, я любуюсь, как слажена у него фигура". У меня то есть. "Естественно, - говорит Бабосов, - в крестьянской семье вырос, на хороших харчах". - "Это понятно, - хмыкнул тот. - А вот теперь бы побороться?" Что ж, говорю, давайте поборемся.

- И поборолись? - улыбнулась Мария.

- Поборолись... Этот хохлацкий немец, хоть и говорит писклявым бабьим голосом, но здоровяк что надо, я тебе доложу...

- Кто ж одолел?