Мужики и бабы

- Никто. Потоптались, как лошадки, заложив головы на плечи друг другу, посопели, пофыркали... Правда, пытался он раза два взять меня подкатом, но я отбрасывал его ногу. Доволен... Руку мне пожал, раскланялся. Замечательно, говорит. Чудной!

Их ждали на веранде: все уже сидели за столом, а Варя хозяйничала в сенях возле керосинки - яичницу жарила. На столе навалом и в тарелках лежали красные помидоры, огурцы, зеленый лук, ветчина и колбаса. Бутылки с вином и с водкой стояли нераскупоренные.

- Ага, что я говорил? Без тебя не начнут, - заголосил Костя от дверей, пропуская Марию вперед. - Доблестные рыцари ордена ножа и вилки приветствуют первую даму почтительным ожиданием. Ура!

- Она первая, а я, выходит, вторая? Коля, вызови его на поединок! Пропори его вилкой и на тарелку его, - кричала из сеней Варя.

- А кто его есть будет? Он теперь того... подмоченной репутации, сказал Бабосов.

- Но-но, не забывайся.

- Ты лучше скажи, как вас встречать? Во здравие или за упокой? спросил Успенский.

- Пойте осанну ей, пресвятой Марии! - торжественно глаголил Костя, указуя пальцем на Машу. - Она спасла меня своим незримым присутствием.

За столом кроме Успенского и Бабосова сидели Кузьмин, Саша Скобликов с Анютой и новый учитель, темноволосый, с хрящеватым сплющенным носом и резко означенными глазными яблоками; на нем был серенький костюм и белая расстегнутая рубашка. Он встал навстречу Маше и представился:

- Роман Вильгельмович Юхно, - потом скорчил рожу и губы вытянул трубочкой: - Так это-о вы ходили в кожаной тужурке в ночной маскерад?

- Вроде бы, - смутилась Мария.

- Замечательно! - он прыснул, залился визгливым смешком и, приставив ладони к вискам, покачал головой.

Варя вышла из сеней с полной жаровней шваркающей яичницы, с возбужденным красным лицом и в длинном белом платье.

- А где фата? - спросила Мария, целуя ее.

- Фата есть предмет роскоши, - ответил с улыбкой Бабосов. - А наш лозунг - энтузиазм и лохмотья.

Юхно взвизгнул и радостно погрозил пальцем:

- Так это-о вы удивительный мастер выворачивать слова наизнанку.

- Это бывает... когда у человека мозги набекрень, - хмуро сказал Кузьмин. Он сидел, как всегда, строгий, в темном костюме, весь застегнутый и затянутый галстуком.

- Ты, Иван Степаныч, злой, потому что призрак, - изрек Бабосов. - Ты как английский крестьянин.

- Чего?

- Всем известно, что английских крестьян сожрали овцы, а они живут. Так вот и ты - живешь, бывший богомаз, хотя все знают, что богомазов у нас нет. Они давно исчезли.

- Перестань, Бабосов! - сказал Успенский, разливая вино. - Ты свое отговорил. Теперь слушай, что тебе скажут, да исполняй вовремя... Я предлагаю выпить за счастье Вари и Николая, которых мы с вами знали и любили по отдельности, теперь мы будем не меньше любить их как нечто целое, единое и неделимое во веки веков.

- Аминь!

- Ура! Дурак.

- Так это-о горько, кажется?..

- Горька-а-а!.. Горька-а-а!

Варя встала на цыпочки, потянулась губами к Бабосову.

- Черта с два! - Бабосов дурашливо скривился, заслоняясь ладонью. - Я не позволю наш новый передовой свадебный обряд опозорить этим пошлым старорежимным поцелуем. Хочу сказать речь!

- Браво!

- Крой дальше!

- Чудно роль ведешь...

Бабосов вытянул руки по швам, надулся, как мужик перед фотоаппаратом, и пошел чеканить:

- Вступая в новый, социалистический, равноправный брак, мы - Варвара и Николай Бабосовы - обязуемся: первое - сочетать личную заинтересованность с энтузиазмом; второе - на рельсах нэпа усилить борьбу с капиталистическими элементами и пережитками в семье; третье - используем все рычаги в борьбе за новые кадры; и, наконец, четвертое, и последнее, будем работать без порывов и вспышек, по соцзаказу.

- Ха-ха-ха! - Костя согнулся в дугу, и вино расплескалось.

Успенский застыл с поднятой рюмкой как истукан, но так заливался, что слезы выступили. А Юхно взвизгивал, прыскал, махал руками - все что-то хотел сказать, но с трудом выдавливал только два слова:

- Так это-о... так это-о-о-о...

- Вот скоморох, - гоготнул и Саша. - Ему язык отрежут, так он животом рассмешит.

А Бабосов с Варей обменялись рюмками, выпили вино и церемонно расцеловались.

- Вот вам уступка вашим рюриковским устоям, - сказал Бабосов.

- Коля, ты беспринципный человек, - сказала Мария. - На словах ты перековался на пролетарский лад, а нутро у тебя так и осталось сладострастное мелкобуржуазное.

- Нутро есть материальная оболочка, а содержание человека - суть его взгляды. А взгляды же у меня только передовые.

- Вот балабон, - хохотнул Саша.

Кузьмин помрачнел, повернулся зачем-то в сторону и неожиданно изрек:

- Нехорошо все это.

- Что нехорошо? - спросил Бабосов. - С женой моей целоваться?

- Дурачимся тут, кривляемся, как обезьяны. И я заодно с вами, дурак старый. А ведь женитьба не обезьянский обряд. Женитьба - дело божеское. Нехорошо. Не к добру все это.

- Ну, знаете!.. Не хватало нам еще в церковь идти, - сказал недовольно Бабосов.

- Иван Степанович! - удивленно подался к Кузьмину Успенский. - Что с вами? Люди женятся, а вы с пророчеством, да еще мрачным.