Мужская школа

Мы перекусили, аккуратно собрали под деревом своё имущество, и отец велел мне собрать сухих веток — для ночного костра. Тобик, намотавшийся по дороге, лежал пластом, совершенно не реагируя на возможную дичь, притаившуюся в прибрежных зарослях, и это радовало отца. Он боялся, что наш неопытный пёс распугает уток.

Потом он сходил на разведку. Я ждал его с трепещущим сердцем. Отец казался мне опытным добытчиком ведь я же ещё дома убедился в этом. Разве могло быть как-то иначе теперь, когда мы в двух шагах от заветной цели. Через четверть часа он вернулся, обрадовав, что выбрал отличное место.

Стало смеркаться. Подхватив пожитки и условившись соблюдать тишину, мы выдвинулись на позицию. Это было действительно отличное место для утиной тяги: заросшая кустарником коса, вытянутая почти до середины озера. Противоположный берег был от неё буквально в нескольких метрах. Иначе говоря, наша позиция оказалась как бы на перекрёстке, и откуда бы ни летели утки, они обязательно должны пройти прямо над нами. Только стреляй!

Я притаился по примеру отца. Тобик нервно поводил ноздрями, вертел головой и хвостом, тоже, видать, чувствовал приближение важного часа.

Было тихо, солнце, задержавшись на горизонте, наполовину ушло в землю, став на минуту малиновым. Озёрная вода превратилась в красное стекло. Только комариный звон разрушал идиллию. То отец, то я хлопали себя по щекам.

Наконец где-то вдали будто дёрнули ёлочную хлопушку.

Началось, шепнул отец. Смотри справа, а я слева. — И хотя мы разделили небо пополам для тщательности наблюдения, и он, и я вертели головами во все стороны.

Я прозевал первую стайку. Я понял, что утки летят по отцу, по его фигуре. Он вдруг пригнулся и поднял ружьё к небу. Я вгляделся в сторону, куда указывал отцовский ствол, и заметил две мушки, летевшие высоко над нами. Послышался слабый свист крыльев, и утки исчезли.

Чего же ты! прошептал я рассерженно.

— Слишком высоко, — спокойно и громко проговорил отец.

Мы замолчали. Вот забавно, я даже не знал, на каком расстоянии до цели можно стрелять.

Метров тридцать сорок, ответил отец на мой вопрос.

— А тут сколько было?

— Все сто.

Я стоял в кустах у отца за спиной, он говорил со мной, не оборачиваясь, не очень-то довольный этими разговорами, когда нужно молчать, соблюдать охотничью осторожность, и странное, доселе незнакомое ещё чувство вдруг окатило меня с макушки до пят. Невесть откуда взялась и сжала горло совсем неподходящая тут, посреди озера, в зарослях, под комариный зуд, нежность к этому человеку, пригнувшемуся в десяти шагах от меня, — нежность и горячее желание ему удачи, вот сейчас, в этот миг, на этой зорьке и всегда-всегда, пока он есть.

Теперь я, пожалуй, понимаю, что это было ещё и Желание удачи самому себе, мне хотелось, чтобы мы вернулись победителями домой, но от себя я ничего не мог ждать и потому переносил на отца мою жажду успеха, с ним соединяя надежды, которые, таким образом, получались общими.

И всё же это недостаточное объяснение, потому что ведь кроме скрытого хотения удачи самому себе в моём чувстве таились любовь и преклонение перед старшим, взрослым, родным, отчётливое и страстно-покорное желание быть за отцом, за его спиной и его умением, которое покоряет и без всяких к тому разъяснений расставляет нас по своим местам — его впереди, меня сзади.

Потом, когда он, уже глубоким стариком, навсегда уйдёт от меня, я, взрослый и седой, почти физически ощущу утрату этого чувства защищённости, обнажённость перед жизнью, которую испытывал, конечно, уже давно, но теперь с особой остротой и осознал, и испытал. Пока отец был жив, он как бы стоял передо мной, а теперь между мной и бесконечным ничем нет никого…

10

Самое главное я так и прозевал. Вода слилась с берегами, я таращился на притухшее небо и пара-другая прошли ещё над нами на такой высоте, что отец даже не вскидывал ружьё, но потом он резко шевельнулся, целясь чуть выше камышей, бабахнул оглушающий выстрел, ружьё выплюнуло пороховой дым, еще один, что-то плюхнулось в воду, а прямо надо мной, со свистом мелькнула большая тень.

Есть, сказал отец, выпрямляясь и откладывая ружьё. — Видишь?

Мне пришлось приблизиться, и я увидел метрах в пятнадцати от берега чернеющее пятно. Едва заметно оно удалялось от нас.

Тобик! позвал отец. Ну-ка, в воду. Фас-фас!

Тобик продрался сквозь заросли к самой воде, но плыть за добычей не желал, поскуливая, поворачивая голову к нам, и, похоже, не понимал, чего от него желают.

Отец поднял какую-то палку и швырнул её в сторону утки. Она плюхнулась, обратив внимание Тобика, он навострил уши, повилял хвостом, но с места не тронулся.

— Вот, чёрт, сказал отец, — унесёт ведь. Мгновение он вглядывался в темень и вдруг решительно стал раздеваться.

— Ты чего? — удивился я. Надо плыть, — ответил он, — жалко, пропадёт.

Все купальные сезоны давно кончились, к тому же лезть в воду ночью, да в незнакомом месте… Но я и не попробовал отговорить его. Мне ещё посильней отца хотелось, чтобы он достал утку.