Мужская школа

Я прильнул к глазку, и у меня затряслись коленки — может оттого, что стоял я неудобно согнувшись, но скорее всего, от неожиданного чувства, которое окатило меня.

Чуть выше, но прямо надо мной я увидел колышущуюся женскую грудь с вытянутым, в меня будто нацеленным, соском. Словно дразня, грудь колыхалась, подрагивала, тряслась, потом исчезала, женщина сделала шаг назад, и теперь уже, играя, затряслись обе груди. По ним текла вода, сбегала с сосков, точно с углов неведомых восточных крыш, потом — вот дьявольщина! — хозяйка принялась их намыливать мочалкой.

От этого, обыкновенного, в общем, действия, голо-ва моя неожиданно закружилась, и я стукнулся лбом о трубу. Сдерживая прерывающееся, взбудораженное дыхание, я распрямился и снова подставил лицо ду шу. Потом посмотрел вниз.

То, что называют причинным местом и что мужчины тщательно скрывают друг от друга, будто бесценную невидаль, а попросту говоря, мой петушок, отчаянно торчал тонким бледным стебельком. В принципе это не страшило, так всегда ведь бывает, когда есть малая нужда, но в таком случае надо расслабиться, и всё в порядке, а на этот раз всё у меня словно напряг лось, онемело. Я попробовал, было, пригладить, опустить его, но он только яростнее напрягся, баловник. Тогда я его погладил, успокаивая, а он точно взбеленился — почти упёрся в живот.

Оставив его, я прильнул к глазку.

Похоже, невидимая мне красавица намылилась за это время ещё раз — и бережно оглаживала теперь груди ладонями, поднимала их, прохаживаясь по полоске, отделяющей их от живота, будто разворачивала подкладку.

Красавица? Ну а кто это мог быть там? У кого могут быть такие чудные и нежные груди не большие, но и вовсе не маленькие. Они даже не лежат, как у некоторых тёток на пляже там, правда, всё упаковано в купальные причиндалы, зато содержимое наполняет их, как авоськи, и висит на пузах разве может привлекать такое зрелище, а тут… Нет, они не лежали, они только едва прилегали к телу, а в остальном держались как бы на весу и оттого, вероятно, столь охотно, от каждого движения хозяйки, содрогались, качались, вздрагивали.

Хотел бы я видеть нечто большее? О, конечно! Но мой объектив был, к сожалению, совершенно неширокоугольным и брал не выше шеи, а также, увы, не ниже пупка, что оказалось досадным и не годилось для полноты картины и более ясного понимания предмета.

Тем временем не освоенной мной оставалась ещё одна, прямо противоположная стена, из-за которой слышалось нечто похожее. Внизу, у самого пола, сыскалась щель, к которой я и приник, неудобно скособочившись. О чёрт, здесь глаз доставал, напротив, всё до пупка, и надо заметить, это оказалось не менее любопытное зрелище. Во-первых, хозяйка здешних прелестей была довольно блондинистой особой с крутыми ягодицами, которые она охаживала такой же, как и первая соседка, рыжей мочалкой. Поразительно, но филейная часть этой содрогалась и играла точно так же, как грудинка той, можно было подумать, что они сотворены из одного теста. Странная мысль явилась ъ мою помутневшую голову: а что если грудь и всё пространство до пупка одной приставить к ягодицам, ногам и прочей прелести другой? Они были даже одной упитанности, ёлки-палки! Ещё одно: меня совершенно не волновали их головы, их лица. То есть я не сомневался, что попал по воле странного случая в этакую вилку несомненного совершенства, но из всей этой прелести меня вполне устраивали даже только лишь обозримые части целого.

Не замечая струи, хлещущей из душа, я то пригибался к полу, чтобы запечатлеть красоту бёдер, ягодиц и главного таинства, припрятанного речной порослью, то склонялся под трубой у противоположной стены, дабы прикасаться взглядом к волнующим полушариям. Чудеса: постепенно они слились воедино, и вдруг, в какой-то миг, я судорожно затрепыхался, моя крайняя плоть мысленно соединилась с чудесным видением, рука, помимо воли её хозяина, сотворила несколько неподчиняемых рассудку запретных движений, и, о ужас, на пол брызнула непонятная белая струйка, вызвав резкую, нежданную боль внизу живота.

Я страшно перепугался. Мне показалось, это гной, и каким-то страшным образом я неизлечимо заболел, потому что ведь из такого места всегда выливается простая вода, переработанный, к примеру, чай, но это не было бывшим чаем, а чем-то мерзким и липким.

Я согнулся, прикрывая ладошками свой позор, потом снова намылился и прошёлся по себе моча лом. Моё таинство всё ещё торчало, но в самом этом неповиновении проглядывала угрюмая печаль, недоумение и бесконечная виноватость. Медленно я поднял к глазам ладони и осмотрел их. Что они сделали? Почему?

Что вообще со мной произошло, и где — в общественном душе. Это же какой-то приступ, болезнь. Боже, какой стыд, руками, при виде женских тел, я произвёл какой-то неестественный грех. «Дрочила!» Я вспомнил словечко из лексикона Рыжего Пса и теперь знал свою настоящую кличку.

Меня подташнивало, я был ненавистен себе, но всё же, не в силах сопротивляться, вновь прислонился к дырке, бросил прощальный взгляд на подрагивающую прелесть.