Музы дождливого парка

— Люблю тебя, милый! — Затылка коснулась ее рука, и Савва до ломоты в челюстях стиснул зубы, чтобы не поддаться внезапному убийственному порыву. Не сейчас. Нужно хорошенько все обдумать и просчитать…

Софья не любила позировать. То ли стеснялась своего шрама, то ли не считала Савву достойным. Часто приходилось работать по памяти, по сделанным украдкой наброскам. Но какой же сладкой и упоительной была эта работа! Он днями пропадал в своей мастерской, частенько оставался ночевать в Москве. Софья сначала злилась, а потом успокоилась, с головой окунулась в обустройство поместья. Ей, плебейке, нравилось называть их новый дом на дворянский манер поместьем. В нем она чувствовала себя владычицей морскою.

У нее хорошо получалось. Отреставрированный особняк наполнился антикварной мебелью и дорогими безделушками, стены украсили картины. В прибранном, избавленном от старых и больных деревьев парке, как по мановению волшебной палочки, появился небольшой прудик. Саввин Парнас оживал и наполнялся жизнью. Все было готово к сентябрю. Савва тоже приготовился. Теперь оставалось только ждать.

Судорожный припадок у Софьи начался очень удачно — поздним вечером. Савва не спешил: наблюдал, как бьется в конвульсиях его угасшая муза, как на усыпанном веснушками лице появляются синяки и ссадины, как сочится кровь из прокушенной губы. Всего на мгновение ему стало жаль ее, но жалость быстро прошла, уступив место предвосхищению свободы.

Лестница, ведущая на второй этаж, была высокой, и там, на втором этаже, еще не сделали перила. Какая ужасная, какая непростительная неосмотрительность! Какая трагическая случайность…

Мертвая Софья, раскинув в стороны руки, лежала на полу первого этажа и смотрела на Савву навеки застывшим взглядом. Свобода пьянила, сводила с ума и заставляла колени подкашиваться. Прибежавшая на шум домработница застала хозяина рыдающим над телом своей погибшей жены…

Софью хоронили пышно и торжественно. И рыжий кленовый лист, упавший на крышку гроба, смотрелся очень достойно и уместно. Этот лист напомнил Савве, какой она была раньше, его Клио. Примирил и успокоил…

После похорон он не поехал в поместье, отделавшись от толпы сочувствующих, сославшись на необходимость побыть одному, ушел в мастерскую.

Когда Савва сдергивал со статуи покрывало, руки чуть заметно дрожали. Для смелости пришлось выпить рюмку коньяку. Тяжело оставаться беспристрастным, когда на свет вот-вот родится новая муза.

Мраморная Клио улыбнулась ему ласково и приветливо, тряхнула озорными кудрями.