Музы дождливого парка

Зимой умер Амедео, больной, нищий, так и не нашедший признания. На память о нем осталась лишь стопка набросков и несколько подаренных картин. Жанна ушла вслед за своим творцом, добровольно и безропотно, как и должно уходить настоящей музе.

А Амели не уходила. Развенчанная муза Амели жила с ним под одной крышей, дышала одним воздухом и отравляла его жизнь своей безропотностью и ненужностью.

Савва был пьян, когда Фортуна снова явила ему свою улыбку. Амели — или Адели? — смотрела на него сияющими глазами, и сияние это оказалось таким ярким, что в непротопленной мансарде вдруг сделалось нестерпимо жарко. Рука с гранатовым браслетом — значит, все-таки Адели! — нежно коснулась его губ, скользнула вниз, за ворот давно несвежей сорочки.

— Мой. — Ее губы были такого же цвета, как и ее браслет, и Савве вдруг нестерпимо, до ломоты в висках, захотелось впиться в них поцелуем. — Теперь только мой!

У их поцелуя был горький вкус полынной настойки, болезненный и солоноватый от прикушенной Адели губы. Этим горько-соленым поцелуем она снова вернула его к жизни. Его новая муза. Его Эвтерпа.

Она научилась царствовать и в его жизни, и на его полотнах. Гранатовый браслет и жадные губы сводили с ума не только Савву, но и других мужчин. Впервые за долгие месяцы он сумел продать свои работы.

— Мой! — шептала Адели, до крови прокусывая мочку его уха. — Мой, мой, мой! — повторяла, пересчитывал вырученные за картины франки. — Слышишь, он мой! — рычала, глядя на испуганно жмущуюся в угол Амели. — Пошла вон!

Она не уходила. Его уже давно ненужная муза безмолвной тенью скользила по мансарде, по первому требованию пряталась за купленной на блошином рынке китайской ширмой, плакала украдкой, что-то шептала своей фальшивой розе, но не уходила. Амели была его женой и продолжала верить, что это что-то значит...

Смерть сделала ее по-настоящему интересной. В грязной подворотне, с фальшивым цветком в волосах и расцветающей кровавой розой на груди, с руками, раскинутыми в стороны, словно для полета, его мертвая муза, казалось, снова обрела потерянные чары.

— Какая досада, — сказала Адели, вытирая лезвие ножа о край юбки. — Ночной Париж так опасен! Бедная, бедная Амели...

В скорбном лунном свете бусины гранатового браслета были похожи на капли крови. Он обязательно должен это запомнить: кровавый браслет на белоснежном запястье. Красиво и страшно.