Музы дождливого парка

Арсений не знал. Слишком незначительным был его опыт общения с другим миром. Безобидный коллекционер Мережко оставался пока единственным, с кем Арсению довелось контактировать более-менее тесно.

— Грим их близко не подпустит, — сказал он уверенно и как можно крепче ухватил пса за ошейник.

— Замечательно! Просто великолепно! — Лысый еще раз огляделся, торопливо перекрестился, буркнул себе под нос: — Следующий раз надо святой воды взять.

— Зачем? Они же не нечисть какая-то. Обычные люди, только мертвые.

— Ага! Такая банальность — мертвые люди! — Лысый осторожно, бочком, приблизился к Гриму, сказал заискивающе: — Ты от нас далеко не отходи, Гримушка! На тебя теперь одна надежда…

…Она сидела на мраморной скамейке перед усыпанной свежими цветами могилой. Аккуратная сухонькая старушка с идеальной прической и французским маникюром.

— Присаживайтесь, юноша! — Дама похлопала ладошкой по скамейке, строго посмотрела на Грима и сказала голосом учительницы: — А собака ваша пусть в сторонке посидит. Я, знаете ли, их и при жизни не особенно любила.

— Грим, останься с Лысым. — Арсений кивнул, присел рядом со старушкой, сказал вежливо: — Добрый вечер! А меня вот…

— Вы медиум. — Она не дала ему договорить, по лицу ее пробежала тень. — Если вы живой, но видите меня, значит, вы медиум.

— Наверное. — Он пожал плечами, ногтем отковырнул со скамейки приклеившийся березовый листок. — Меня просили узнать…

— Скажите, что тайник на даче. — Женщина понимающе кивнула. — Это в подвале, стена напротив двери, шестой ряд, если считать от пола, четвертый кирпич слева. Он вынимается, за ним тайник. Я всю жизнь старалась все предусмотреть и проконтролировать, — сказала она с тяжелым вздохом, — а вот собственную смерть как-то не предусмотрела. Видите, какая незадача, юноша!

Вместо ответа Арсений согласно кивнул, спросил после недолгих раздумий:

— Может, передать еще что-нибудь вашему сыну?

Она долго молчала, а когда заговорила, взгляд ее потеплел:

— Это банальность, конечно, но передайте, что я его очень люблю. Там, в тайнике, много разного, если захочет, пусть продает. Только флейта… юноша, это инструмент моего отца, он был замечательный флейтист, замечательный…

— Да, я понимаю. — Арсений не понимал ровным счетом ничего, но каким-то шестым чувством знал: флейта — это очень важно!

— Заберите ее себе, — сказала старушка. — Вадим, мой сын, не откажет. Он равнодушен к музыке.

— Я вообще-то тоже. — Арсений виновато улыбнулся. — Я даже нот не знаю.

— А вам не нужны ноты, юноша. Вам нужна флейта.

Флейту Арсений получил, как дополнение к гонорару, и, еще не понимая зачем, он уже знал, что ему просто жизненно необходимо научиться играть на ней…

…Ветер швырнул в лицо пригоршню дождя, и Арсений вынырнул из воспоминаний. Сгустились сумерки, дорожка, петляющая между старыми могилами, была едва различима.

— Давай-ка, Грим, ускоримся!

Он поудобнее перехватил поводок, пес молча мотнул головой. Вел он себя совершенно спокойно, здесь, на кладбище, он не чувствовал постороннего присутствия. Арсений тоже не чувствовал, и это было странно. Вот она — могила Наты, значит, сама Ната должна быть где-то поблизости. В первые дни после смерти так обычно и бывает, не возникает никаких проблем…

Не сейчас… Ната не пришла. Она не появилась, даже когда Арсений заиграл на флейте, а это могло означать только одно…

Творец,1938 год (Терпсихора)

Как же хороша она была на сцене! Как вживалась в роль! Какой особенный шел от нее свет!

Савва не пропускал ни одного представления, не скупился на цветы, подарки и страстные взгляды. К взятию этой крепости он подготовился очень хорошо. Постепенно, без нажима и надлома, приучал пугливую Терпсихору сначала просто к своему молчаливому присутствию в зрительном зале и уже только потом к мягкому и безболезненному вторжению в ее волшебный мир. Первое время она его дичилась, смущенно краснела под его взглядами, отказывалась принимать скромные подарки, но даже в этом, еще таком детском смущении ему чудилось обещание. Если бы не товарищ Штерн, ее не в меру заботливый и не в меру бдительный отец, Анна непременно сдалась бы под его неназойливым, но решительным натиском.