Музы и свиньи

И исполнение это чудодейственным образом изменяет старого, спившегося и полузабытого всеми музыканта. Голос молодеет, лицо блестит, глаза лучатся… Происходит то, что наркоманы называют «приходом», музыканты «драйвом», а психологи – твоческим аффектом Художника.

Под балкон тихонько собирается вся дворовая публика: гопники, бляди и даже участковый мент. Все слушают завороженно и благодарно, и это наводит на философские мысли про массовое душевное очищение. Вскоре со стороны «ночника» появляются и бомжи. Притом кривоногий еще издалека победно поднимает над головой бутыль водки, а одутловатый демонстрирует огромный кусок ливерки. Пробираются сквозь толпу, синхронно задирают подбородки и с искренним почтением сообщают:

– Вот, купили все, что ты хотел, и даже больше. Сбрасывай веревку, сейчас бутылку в пакет сунем – поднимешь.

Мулявин вытирает лысину, крутит ус, поглаживает гитарный гриф. Щурится и резюмирует:

– А ну ее на хрен, эту бутылку! Давайте я вам лучше еще что-нибудь спою!..

IІІ. Терпсихора. Муза танцев

Как белорусская балетная труппа гастролировала в Средней Азии

Издавна в белорусском балете существовало неписаное правило: перед столичной премьерой «обкатывать» хореографические постановки на далекой периферии, еще не проникнутой высокой культурой. Во времена СССР подобная практика и вовсе была нормой. Провинциальная публика, измученная выплавкой чугуна или добычей апатитов, валила на те спектакли, как горбуша на нерест. А то где еще увидишь столько полуобнаженных красавиц в балетных пачках? Только по телевизору: лебеди на пуантах, Чайковский с косой, очередной некролог на очередного Генерального секретаря ЦК КПСС…

Среднеазиатские республики котировались в танцевальной среде ниже плинтуса: жара, тоска и антисанитария, с которыми бесполезно сражаться даже ударными дозами алкоголя. Не говоря уже о местной аудитории, искушенной в классической хореографии не больше, чем беловежские зубры – в праздновании Навруза. Впрочем, московский «Союзконцерт», которые все эти гастроли организовывал, в местной специфике не разбирался абсолютно: ну, арыки с урюками, ну, саксаулы с аксакалами… Пролетарский интернационализм не нравится? Партбилет карман оттягивает? А то сейчас к заполярным оленеводам отправим, в чуме «Жизель» ставить!

И каменеет среди дремотного азиатского марева древний тюркский город со своими мечетями, базарами и туземцами в полосатых халатах, которые не просто про «Жизель» – про пенициллин никогда не слыхали. И сваливается на этот социалистический халифат танцевально-оркестровый десант из Минска: европейские лица, классические костюмчики. Естественно, второй состав, потому как примы с корифеями уехали пропагандировать достижения советской хореографии бездуховному Западу, а в Средней Азии – наши люди, которые и так знают, что советский балет – самый прогрессивный в мире.

Балетмейстер, молодой и вдохновенный эстет, нервничает, словно школьник перед экзаменом: а как местная публика воспримет спектакль? Все, кажется, должно быть понятным: «Бахчисарайский фонтан» Бориса Асафьева, с узнаваемыми минаретами, гаремами, рахат-лукумами и прочей ориентальной попсой. Главную женскую партию Заремы танцует, естественно, жена балетмейстера. Если постановку не освищут тут – в Минске она тем более не провалится. А там, может быть, и в какое-нибудь реакционное зарубежье выпустят…

Подготовка проходит на подъеме. Художник прикидывает, как эффектней отстроить декорации и организовать свет. Режиссер, впечатленный местным колоритом, дорабатывает драматургию. Балетмейстер, робко грезя об овации и триумфе, гоняет танцоров до полной потери сознания и равновесия; шлифует пластику и стремится к совершенству.

И вот – афиши на глинобитных стенах, премьера во Дворце культуры хлопководов. Вся труппа вибрирует в невротическом ожидании. Оркестранты собираются за час раньше положенного. Танцоры гримируются тщательней, чем обычно. Режиссер вытирает платком потную лысину. Балетмейстер, прозрачный от волнения, напряженно припадает глазом к дырочке в занавесе. Звучат величественные аккорды балетной увертюры. Наконец занавес поднимается…

Огромный неуютный зал, практически пустой. На первых местах – дюжина местных эстетов: начальственные портфели, пестрые тюбетейки, золотые зубы. Лениво жуют самсу и посматривают на Хана Гирея, элегически скорбящего на сцене рядом с декоративным «Фонтаном слез», словно на подавальщика в чайхане. Балетмейстер перехватывает взгляд сурового татарского властителя и понимает, что тому не танцевать сейчас хочется, а выхватить саблю и порубить этих неискушенных в хореографии ишаков в люля-кебаб. Спектакль заканчивается полнейшим провалом, потому как уже во втором акте золотозубые балетоманы дожевывают принесенные лакомства и уходят прямо во время танцевального номера.