Музыка для мужика. История группы «Ленинград»

В течение концерта Шнуров был очень разным внешне. У него была какая-то удивительная плавающая фактура: в рамках одной-единственной песни он умел как минимум трижды преобразиться. В куплете он мог казаться шкодливым шкетом, которому не каждый день хватает на пиво, в припеве — циничным рассудочным ухарем из тех, что «могут себе позволить», а в коде — законченной рок-звездой. Лицевые мускулы служили ему дополнительным музыкальным инструментом. Впрочем, на пике игры исчезали и шкет, и ухарь, и рок-звезда, а подвижное лицо Шнура стягивалось в безмятежную маску непритворного угара. Губы застывали в форме продолговатого «О», похожего на нули нового миллениума. Он частенько заявлялся на сцену с выбитыми зубами или с лицом, хранящем следы свежих рукоприкладств, однажды играл на басу двумя пальцами из-под гипса. (На какой-то сноубордической вечеринке в «Б2» он вышел с синяком и без переднего зуба, и припев в «Диком мужчине» тогда звучал так: «Яйца, фингал, перегар и щербина». Уходя, гаркнул: «Встретимся на катке». Шнуров почему-то недолюбливал сноубордистов.) Вообще, тому, чем занимался «Ленинград», идеально, стопроцентно соответствовал башлачевский куплет «Шуты, фигляры и пророки сегодня носят „фендера“, чтобы воспеть в тяжелом роке интриги скотного двора». И «фендер» (у меня дома до сих пор валяется обломок шнуровского «стратокастера»), и тяжелый рок уже были налицо. Тогда же, кстати, выяснилось, что Шнуров — очень недурной концертный гитарист. (Шнуров научился играть на гитаре в шестом классе — первой разученной песней стала кинчевская «Время менять имена». До того он изучал скрипку.) В 2000 году он как раз сочинил пару резких гитарных вещей в духе своих любимых AC/DC — «Резинового мужика» и «Новый год». В процессе их исполнения он забирался на плечи к Пузо и выдавал очень лихие соло.

Он вечно забегал вперед, исполняя песни не то что неотрепетированные, а даже толком не сочиненные. В расточительности концертного драйва он не знал равных. Подобно тому как пьяный обычно платит в такси дважды — садясь и вылазя, — Шнуров не жалел эмоций и выражений, к тому же эти выражения сразу становились нарицательными. Вообще, на каждом концерте возникало ощущение, что у тебя на глазах только что расколотили вдребезги об пол огромную, не один год собиравшуюся копилку. Но на следующем же концерте возникала новая копилка, чтобы снова стать фейерверком черепков и звонких монет.

Шнуров ловко набивал себе несомненно пацанскую, но не всегда соответствующую истине цену, почти как Высоцкий со своей великоотечественной и тюремной антропологией. Все эти его фразочки: «…твою жопу при людях хватаю своей волосатой рукой», «Утром я захожу в гараж и на свой мотоцикл гляжу», «А я с баяном, а вот он я» — были не более чем остроумными автонаветами — руки у Шнурова нисколько не волосатые, внутривенных наркотиков он сторонился, а мотоцикл не водил отродясь. «Ленинград» можно было поймать на слове, но заниматься этим совершенно не хотелось. К тому же на каком-то московском сольнике, представляя песню «Мой мотоцикл», Шнур честно признался, что образ мотоцикла служит для него метафорой собственного хуя. А рекламируя раз грядущие концерты The Tiger Lillies (чьих гастролей тут он, конечно, не ожидал), С.В.Ш. во всеуслышание посовестился: «Ну, мы там спиздили у них пару песен». (Кстати о мотоцикле: был у него одно время «навороченный» трехколесный велосипед. Просуществовал недолго. Однажды с похмелья Шнуров подарил его какому-то человеку — просто чтобы какой-то человек отстал.) В общем, он понимал все правильно — рок-н-ролл был для него искусством вранья по мелочам, однако по принципиальным вопросам он не лукавил. Его взгляд на окружающую рок-музыку чем-то напоминал отношение Ван Гога к профессиональным живописцам, которые, будучи виртуозами частного порядка, убирали из картин самое главное.

Шнуров уже тогда умел неплохо пасти народы. У него была хорошая боксерская реакция в обращении с залом (а также с собственным ансамблем): кому дерзил, кому потворствовал. Мог сунуть кому-то без заминки в рожу, мог, напротив, вытащить кого-нибудь на сцену и на пару минут премировать микрофоном, мог поинтересоваться: «Ну че ты мне фак показываешь, я тоже так умею». Умел пожаловаться звукорежиссеру: «Я, конечно, понимаю, что мы из провинции, но вообще-то… монитор под перкуссию включите». Шнуров контролировал ситуацию, растворяясь в ней, — такой у него был стиль управления. Все было очень четко и по делу. Он никогда не переигрывал в плане конферанса. Кем-кем, а тамадой он точно не был.

(Год спустя Шнуров получит за свою концертную отвагу награду от «Нашего Радио» с идиотским названием Poboroll. Премия была моментально переименована в Proeball, поскольку она потерялась практически на месте вручения. Вручал ее Троицкий.)