Музыка и ты. Выпуск 9

Первоначальное звучание темы нашествия оставляет впечатление некоторой неясности образа. Тема похожа на песню и марш одновременно, звучит затаенно, очень четко делится на составляющие фразы. Подспудную напряженность придает ей непрерывная дробь малого барабана. В дальнейшем, при повторениях, в ней обнаруживаются такие «подробности», что страшный ее смысл делается абсолютно ясным. Дробь малого барабана, не прекращаясь ни на минуту, все нарастает. Вступает медная группа, ведущая тему нарочито неприятными на слух, как бы «фальшивыми» аккордами. С бесовским весельем подхватывают мелодию струнные. Прибавляются все новые и новые инструменты, увеличивается роль ударных. И кажется: что-то бездушное, совершенно лишенное тепла, человечности, но обладающее чудовищной энергией, обрушивается на человечество. Возникает невиданная в музыке картина зла.

На протяжении конца XIX и всего XX века композиторы пользуются всеми разновидностями вариационной формы. Так, возрождаются и продолжают активную жизнь пассакалья и чакона. Не уходят со сцены и классические «строгие» вариации. Рождаются все новые и новые разновидности свободных вариаций. Различные приемы варьирования вступают в сложное взаимодействие друг с другом. Вариационную форму в течение последнего столетия мы можем встретить у самых разных композиторов, принадлежащих разным странам, творческим направлениям, обладающих ярко самобытными чертами. Это Рахманинов и Скрябин, Брамс и Регер, Шостакович и Прокофьев, Р. Штраус, Онеггер, Барток, Хиндемит. История вариационных жанров убеждает нас в необычайном богатстве заложенных в ней возможностей. Все это говорит об удивительной жизнеспособности жанра, убеждает в его богатом и плодотворном будущем.

Е. НАДЕИНСКИЙ РОЯЛЬ МАРИИ ВОЛКОНСКОЙ

Он стоит, молчаливый, приткнувшийся к стене, старый рояль марки «Лихтенталь». Некогда его звуки наполняли парадную гостиную дома Волконских, а их клавиш, тогда еще не потускневших от времени, часто касались нежные пальцы Марии Николаевны. В этом доме декабрист Сергей Волконский и его жена прожили последние пять лет сибирской ссылки.

Но вернемся в еще более далекие времена.

Еще впереди 14 декабря 1825 года, еще окружен ореолом воинской славы, добытой на полях сражений с Наполеоном, князь Волконский, еще радуется увлекательной поездке по Крыму юная Мария Раевская, правнучка великого Ломоносова и дочь другого героя Отечественной войны 1812 года генерала Раевского. И любуется ею опальный поэт Александр Пушкин. Он пишет ей в альбоме нежные стихи, а потом еще долгие годы на полях его рукописей возникает профиль Марии, которой он посвятит многие стихотворные строки. Но пока никто не знает, что этой хрупкой девочке уготована трагическая и прекрасная судьба, что она — одна из одиннадцати русских женщин, перед подвигом которых склонят голову грядущие поколения.

«Вы стали поистине образцом самоотвержения, мужества, твердости, при всей юности, нежности и слабости вашего пола. Да будут незабвенны ваши имена!» — напишет декабрист А. П. Беляев.

Всего несколько месяцев семейной жизни выпало Марии Раевской, ставшей женой князя Волконского. Ее оборвали залпы пушек на Сенатской площади Петербурга, куда морозным утром 14 декабря 1825 года вышли многие лучшие представители молодой дворянской России, чтобы выразить протест против царского самовластия. Среди них — и Сергей Волконский, один из самых активных деятелей Союза Благоденствия, а потом Южного общества, поставившего своей целью изменение существующего строя. И он же оказался в числе первых арестантов, которых новый император Николай I в отместку за декабрьские события лишил всех прав и сослал в сибирскую каторгу, а затем на вечное поселение.

Уже в марте 1826 года Мария Волконская, узнав об аресте мужа (от нее это долго и тщательно скрывали), пишет: «Какова бы ни была твоя судьба, я ее разделю с тобой, я последую за тобой в Сибирь, на край света, если это понадобится...»

Молодая женщина, только вступившая в жизнь, отказалась от привычного благополучия, ей пришлось оставить только что родившегося сына и всех горячо любимых родных. Долг верности звал ее в неизвестное будущее. Эта стойкость потрясла ее отца, старого генерала, знающего цену мужеству, и перед смертью, глядя на портрет дочери, он произнес: «Вот самая удивительная женщина, какую я когда-либо знал».