Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России

Финкельмайер, стопроцентный еврей, не создает при этом литературных произведений, которые отражали бы его еврейство: его творчество отражает в себе роль еврея как посредника, одновременно и зримого, и незримого. Именно то, с каким блеском Финкельмайер играет эту роль, и приводит к беде. В одном из самых комичных эпизодов романа Розинера Финкельмайер сдает вступительные экзамены в университет и проваливается: его обвиняют в списывании, поскольку в длинных цитатах из «Евгения Онегина», которые он приводит, сохранена уникальная авторская орфография, что, по словам преподавателя, свидетельствует о том, что «книга лежала у вас на коленях, молодой человек» [Розинер 1981: 63]. Финкельмайер говорит в свою защиту, что знает роман наизусть, но это не помогает. Пытаясь оправдаться, он случайно коверкает русский язык, и ему предлагают для начала научиться «правильно говорить по-русски». Пока его выволакивают из кабинета проректора, он цитирует знаменитый пассаж из пушкинского романа – тот, в котором Татьяна пишет письмо Онегину. Пишет она по-французски, и Пушкин-нарратор извиняется за то, что его героиня плохо знает русский:

Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своем родном

[Пушкин 1950: 59].

Приведенная Финкельмайером цитата из пушкинского извинения за Татьяну – великолепная отправная точка для длинного вектора русской литературы. Топос еврея, плохо говорящего по-русски, а в более общем виде – отсутствие родного языка уходят как минимум в историю русской и европейской литературы XIX века и обнаруживаются в произведениях лучших русско-еврейских писателей века XX, в том числе и у Мандельштама, который пишет о своем отце, что у того было «все что угодно, но не язык» [Мандельштам 1990, 1: 19–20]. Еврей, которому отказали в поступлении в университет из-за его еврейства и неспособности правильно говорить по-русски, цитирует величайшего русского поэта и заявляет о своем сходстве с ним и с его героиней, которая тоже не умеет правильно говорить по-русски. Финкельмайер использует текст Пушкина в свою защиту, преломляя собственные чувства через призму чужого языка. Читатель знает, кто такой Пушкин и кто такой Финкельмайер, и именно пропасть между ними и придает комизм сцене.

Однако то, что здесь выглядит комическим, дальше по тексту превращается в трагедию, когда Финкельмайер отрекается от собственных произведений. Манакину, тонгору-охотнику, удается перехитрить своего так называемого переводчика: он публикует стихи Финкельмайера под собственным именем, Данила Манакин, и автор не выражает никакого протеста. В силу отсутствия материальных доказательств того, что это его тексты, Финкельмайера судят за тунеядство и в итоге ссылают в Сибирь. Ирония заключается в том, что модель литературного творчества, которой пользуется Финкельмайер, действительно является тунеядством или паразитизмом: он полностью зависит от того, что уже было сказано на другом языке.

Финкельмайер – вымышленный персонаж, однако вымысел этот основан на реально существовавшем феномене написания текстов с использованием нанятых анонимных авторов, соавторства и даже написания собственных текстов под видом переводов с языков малых народов СССР. Особое историческое сочетание юридической практики, идеологии, литературы и политики, вкупе с общей системой принуждения в СССР, привели к появлению специфического типа культурной продукции, который тут же ломался под давлением того, что производил. В «Некто Финкельмайер», как и в советской реальности, евреи занимали позиции во всех регистрах дисциплинарного режима: они определяли, направляли, цензурировали и воспроизводили советскую культуру в ее официальных и неофициальных формах. Эта система и создала ту нишу, в которой могли появиться «Финкельмайер» как роман и Финкельмайер как феномен.