Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России

Между выражением ненависти к врагу и увековечиванием памяти жертв далеко не обязательно возникает конфликт. Еврейские источники-уртексты, к которым апеллируют советские еврейские авторы, призывают и к насильственным действиям, и к возданию должного павшим. В замечательном рассказе Бергельсона напрямую поднят вопрос о том, являются ли ненависть и мщение подходящими чувствами для еврея. В конце главы будут рассмотрены произведения Дер Нистера и Ш. Галкина, которые выходят за рамки военной идеологии отмщения и взывают к состраданию, надежде и утешению.

Советский солдат-еврей

Поэт Слуцкий работал фронтовым прокурором, был бойцом, комиссаром и пропагандистом, шел вместе с Красной армией по ранее оккупированной советской территории, а на позднем этапе войны – и по Европе. В сборнике очерков Слуцкого «Записки о войне», составленном в 1945 году, но опубликованном только в 2000-м, прослежены перемещения и встречи автора в тот период. Слуцкий говорил, что война определила всю свою жизнь. В замечательном стихотворении, которое начинается строкой: «А в общем, ничего, кроме войны!», он описывает разлом во времени, оставленный этим событием:

Мое вчера прошло уже давно.
Моя война еще стреляет рядом

[Слуцкий 20066:311].

И война, и неконкретизированное «вчера» поэта относятся к прошлому, это совпадение подчеркнуто параллелизмом первых частей двух строк. Однако окончание второй строки отменяет этот параллелизм. Переход от двусложных слов к трехсложным, от мужской к женской рифме, звукопись, которую создает «стреляет рядом» с его повторяющейся «я» – все это служит для создания дробного эффекта-стаккато, напоминающего автоматные очереди. В этих строках война – не просто воспоминание, а неизбытый опыт, продленный в настоящее, которое противопоставляется «вчера», а последнее, парадоксальным образом, помещено в давнее прошлое («давно»). Разница в звукописи двух строк подчеркивает разрыв во времени, который и является основной темой стихотворения. Бергельсон дробил время, чтобы описать в двойственном ракурсе евреев, которые пережили революцию и все еще ждут возможности пожать ее плоды; Мандельштам в 1920-е годы описывал, как сам мгновенно стал пережитком; Слуцкий также создает эффект темпоральной дезориентации, подчеркивая тем самым всю сокрушительность военного опыта. В другом стихотворении, «Однофамилец», Слуцкий описывает мрачное открытие: перед ним могила другого бойца, у которого такая же фамилия из семи букв, – это его двойник. Война уничтожила это его другое неведомое «я», оно теперь покоится в земле. Война распорола целостность времени и человеческого «я», сообщив им дробность, раздвоенность. Перед нами прошлое, которое уже прошло, но поэт продолжает его переживать.