Важно отметить, что в этих произведениях война выведена на первый план отнюдь не в связи с тем, что автор – еврей, и не с фактом уничтожения евреев нацистами. Умолчания по поводу фашистского геноцида не являются результатом внешнего давления, поскольку в советские времена Слуцкий даже не предпринимал попыток опубликовать свои военные мемуары. В своих сочинениях военного периода он во всей полноте исполняет те роли, которые перечислены в стихотворении Маркиша: роль советского гражданина и красноармейца. Роль еврея возникает подспудно, и порой самым неожиданным образом. Слуцкий – прокурор, комиссар и пропагандист, облекает в слова ценности советского общества и выносит постановления от его имени. В одном стихотворении, где рассмотрена его деятельность как комиссара, Слуцкий пишет: «Я говорил от имени России» [Слуцкий 20066: 214]. Люди, к которым он обращается «от имени России», мерзнут, голодают, недосыпают, у них не хватает боеприпасов. Слуцкий не может дать им ни хлеба, ни патронов, только свои слова. Ему, как военному прокурору, разбирающему случаи членовредительства и дезертирства, дано «страшное право» судить других бойцов, которых он имеет право приговорить к смерти, опять же именем СССР [Слуцкий 20066: 243]. То, что поэт говорит «от имени России», не значит, что он готов воспевать борьбу СССР с врагом; напротив, он делает упор на скудости, суровости, жестокости, от которой страдают и которую проявляют и советские воины, и советские граждане. Слуцкий показывает последствия жизни в «стране ненависти», в создании которой участвовал Эренбург. В одном очень красноречивом эпизоде он описывает группу немецких военнопленных, которых советские конвоиры морят голодом. Местные советские жители предлагают пленным снег (грязный февральский снег, подчеркивает Слуцкий) в обмен на часы и кольца. Среди пленных – евреи из Югославии, из немецких трудовых батальонов, один из них говорит своим новым, русским поработителям, что он хочет работать, а не умереть от голода. В другом очерке еврейка из Вены, которая пережила войну, потому что ее спрятали крестьяне-австрийцы, становится жертвой насильников – советских солдат. В трактовке Слуцкого советская армия далеко не всегда предстает спасительницей евреев. Нарисованный им портрет далек от агиографической риторики, которая использовалась в газете Еврейского антифашистского комитета «Эйникайт», где к словам «Красная армия» неизменно прилагается определение «героическая». Примечательно, что Слуцкий пишет не столько об истреблении европейских евреев Гитлером, сколько о тех бедствиях, которые они терпят от советских освободителей. Это не значит, что Слуцкий вообще уклоняется от разговора о нацистском геноциде; напротив, об истреблении евреев мы читаем, например, в стихотворениях «Как убивали мою бабку» и «Теперь Освенцим часто снится мне»[125]
. Однако в текстах о войне самоидентификация Слуцкого как еврея и его идентификация с другими евреями скорее связаны с его положением офицера советской армии, от лица которой он действует.Одновременное исполнение всех этих ролей требует поддержания тонкого равновесия. Слуцкий говорит от имени России, но при этом критически дистанцируется от нее; он подает себя как участника боевых действий, однако его право на это постоянно оспаривается. Описание военной службы у Слуцкого напоминает рассказы Бабеля о его службе в армии Буденного в годы Гражданской войны. Бабель читал речи Ленина казакам, которые их не понимали; в «Конармии» и дневнике периода Гражданской войны, равно как и в произведениях Слуцкого военного времени, евреи выступают рупорами советской культуры и ценностей, несмотря на то что эти культура и ценности вызывают у них серьезные сомнения и, что еще важнее, несмотря на постоянные попытки показать, что они не являются полноправными носителями советских ценностей. В стихотворении «Про евреев» Слуцкий в очередной раз ставит этот вопрос, перечисляя антиеврейские стереотипы:
[Слуцкий 20066:297][126]