Музыка льда. Осколки

Кто говорит, что нет акклиматизации внутри страны, тот врун и зараза. Сухой и холодный Красноярск их убивает. Убивает надежду на лучшее. Убивает надежду на то, что Маша справится. Они хором начинают ненавидеть этот отвратительный морозный город. Хотя, возможно, нужно ненавидеть московские зимы, которые с каждым годом становятся все менее русскими и все более европейскими, сыроватыми, чаще с дождиками, чем настоящим снегом. Воздух влагло повисает над городом. И ничем это не похоже, на сухой холод в центре Сибири, куда их сослала федерация соревноваться в этот раз. Хочется ненавидеть еще и федерацию. Менее адекватно команда Домбровской еще не проживала свои дни, хотя чего только сама Вика не переживала за жизнь о спортсменками. Например дикую ненависть к федерации, требовавшей все новых и новых доказательств состоятельности Альки перед ее олимпиадой. Презрение к вкрадчивым вопросам начальников о здоровье Милки, перед их с Радой олимпиадой. Жестокие указания после. И каждый раз, понимая, что ни к чему эти эмоции не ведут, продолжала их проживать внутри.

Первый день прошел без радостей, но и без приключений. Второй тоже вполне рабоче, а вот на тренировку третьего дня ехали уже как в ад. Какие там полноценные прокаты? О чем вы! Белое лицо, синие губы и то и дело накатывающая слабость, купируемая только нашатырным спиртом под нос. День проката ждали так, как обреченные ждут дня казни.

Умом все трое понимают, что ненавидеть город совершенно не за что, но душа требует хоть какого-то выплеска тревоги и огорчения. Столько стремления, столько труда. И все ради пустоты.

Маша падает даже с тройных прыжков. Маша не держит вращения. Маша того и гляди умрет на дорожке, начиная спотыкаться на первой трети. Маша можно только снимать с чемпионата. И тут тихая Маша в очередной раз говорит свое негромкое, но непреклонное — ”нет”. Они, кажется, начинают привыкать к этому жуткому ”нет”. Хочется переломить через колено сопротивляющуюся волю девочки. Это было бы и разумно, и благородно, и, что главное, правильно.

Но, внезапно, Виктория не спорит с Машей. Лишь тихонько кивает и говорит:

– ”Нет”, значит — нет.

Они продолжают мучение, которое почему-то называют тренировкой. До черноты перед глазами, до тошнотворного запаха нашатырного спирта, который поселился в носу у всех, до тяжело заваливающегося на бортик тела Максимовой. Так нельзя. Так нельзя со спортсменом. Так спортсмену нельзя с самим собой. Но они продолжают. Вика чувствует, что в глазах темнеет уже у нее, глядя на экзекуцию устраиваемую спортсменкой над собой.

— Ты не боишься, что она у нас умрет после этой короткой? — шепчет Илья в ухо Домбровской.

Вика усмехается:

— Я боюсь, что она умрет до того, как закончит. Если это произойдет, она себе никогда не простит.

— А если не произойдет? — интересуется Ландау, подразумевая, что произвольную в таком состоянии выкатать все равно нереально.

Виктория поворачивает голову и тихо говорит:

— А если не произойдет, то вечером, после всех мучений проката, мы с тобой поедем продавать душу дьяволу. Точнее я поеду продавать, а ты будешь следить, чтобы продана была только душа и только один раз.

Ответ непонятный, но уточнений и пояснений, похоже, не будет.

****

Вечер и впрямь мудренее утра. Маша серо-белая, но стоит на ногах, дышит нашатырным спиртом. Его запахом теперь пропитался весь штаб. Почти не падает с ног после разминки. Виктория черная. Черные брюки, черная мешковатая кофта под черным всегда элегантным пальто. И ледяное лицо, на котором темные, морозные в черноту, от усталости как дно океана, в котором нет ни капли солнечного света, глаза.

Не бывает простых прокатов. Ерунда все это. Даже на тренировках каждый прогон, а у Домбровской в среднем полноценных прокатов в неделю почти вдвое больше, чем у других тренеров, так вот даже обычный тренировочный прогон — стресс для спортсменов и стресс для тренеров. Т видишь программу целиком. Она тебе всегда не нравится. Не потому что сама по себе плоха, хотя и это временами бросается в глаза, а потому что всегда неидеальна. идеала не бывает в принципе, бывает хорошо и очень хорошо, а идеал — недосягаем. Обычно даже “хорошо” наступает к середине сезона. Все, что до этого — приемлемо.

И еще в каждом большом прогоне сидит страз травмы. Он, конечно, возможен и в другое время, на любом элементе, в любой момент, но настигает холодным огнем, когда смотришь, как спортсмен пытается вписаться в музыку, из неудобных положений, в неудобные моменты, и нет возможности остановиться, попробовать еще раз, отказаться. На боевом прокате ведь этой возможности тоже не будет. Надо учиться. Надо рисковать на тренировках. И потом рисковать при прокате. Больше никак.

И так они входят на вои битвы и надеются на опыт, везение, бога и спортивных богов, которые будут благосклонны и в этот раз. Пусть и сегодня повезет. Сегодня нужнее, чем обычно.