Музыка, магия, мистика

Римский государственный деятель и искусный оратор Марк Туллий Цицерон, живший в 106–43 г. до Р. Х., написал шесть книг «De re publica» («О государстве»), от которых в наше время сохранились лишь фрагменты. Последняя книга включает в себя «Сон Сципиона», который дошел до нас благодаря римскому грамматисту Макробию. Римский полководец Публий Корнелий Сципион Африканский Младший рассказывает здесь свой сон, в котором он перенесся во времена своего пребывания в Африке, когда в 149 г. занимал должность военного трибуна. Из уст приемного деда, старого Сципиона, и своего отца Луция Эмилия Павла он узнает о произошедших событиях. Рассказ начинается со встречи Публия Сципиона с королем Масиниссой, который вспоминает о деяниях его деда, Сципиона Африканского. Ночью последний сам является ему во сне и дает наставления по управлению государством, а затем Сципиону Младшему снится, как он летает по Вселенной.

Далее мы приведем интересующие нас части сновидения [52], но не менее любопытны в этой связи также и «оккультные» представления о жизни после смерти [Там же, части III–IV]:

«„Но знай, Публий Африканский, дабы тем решительнее защищать дело государства: всем тем, кто сохранил Отечество, помог ему, расширил его пределы, назначено определенное место на небе, чтобы они жили там вечно, испытывая блаженство. Ибо ничто так не угодно Высшему Божеству, правящему всем миром, – во всяком случае, всем происходящим на земле, – как собрания и объединения людей, связанные правом и называемые государствами; их правители и охранители, отсюда отправившись, сюда же и возвращаются“.

Здесь я, хотя и был охвачен ужасом – не столько перед смертью, сколько перед кознями родных, – все же спросил, живы ли он, отец мой Павел и другие, которых мы считаем умершими.

„Разумеется, – сказал он, – они живы; ведь они освободились от оков своего тела, словно это была тюрьма, а ваша жизнь, как ее называют, есть смерть. Почему ты не взглянешь на отца своего Павла, который приближается к тебе?“

Как только я увидел его, я залился слезами, но он, обняв и целуя меня, не давал мне плакать. Когда я, сдержав лившиеся слезы, снова смог говорить, то спросил его: „Скажи мне, отец, хранимый богами и лучший из всех: так как именно это есть жизнь, как я узнал сейчас, то почему же я до сих пор нахожусь на земле? Почему мне не поспешить сюда, к вам?“

„О, нет, – ответил он, – только в том случае, если Божество, которому принадлежит весь этот храм, что ты видишь, освободит тебя из этой тюрьмы, твоего тела, для тебя может быть открыт доступ сюда. Ведь люди рождены для того, чтобы не покидать вон того, называемого Землей, шара, который ты видишь посреди этого храма, и им дана душа из тех вечных огней, которые вы называете светилами и звездами. Огни эти, шаровидные и круглые, наделенные душами и Божественным умом, совершают с изумительной скоростью свои обороты и описывают круги. Поэтому и ты, Публий, и все люди, верные своему долгу, должны держать душу в тюрьме своего тела, и вам – без дозволения Того, кто вам эту душу дал, – уйти из человеческой жизни нельзя, дабы не уклониться от обязанности человека, возложенной на вас Божеством. Но, подобно присутствующему здесь деду твоему, Сципион, подобно мне, породившему тебя, блюди и ты справедливость и исполни свой долг, а этот долг, великий по отношению к родителям и близким, по отношению к отечеству величайший. Такая жизнь – путь на небо и к сонму людей, которые уже закончили свою жизнь и, освободившись от своего тела, обитают в том месте, которое ты видишь (это был круг с ярчайшим блеском, светивший среди звезд) и которое вы, следуя примеру греков, называете Млечным кругом“.

Когда я с того места, где находился, созерцал все это, то и другое показалось мне прекрасным и изумительным. Звезды были такими, каких мы отсюда никогда не видели, и все они были такой величины, какой мы у них никогда и не предполагали; наименьшей из них являлась та, которая, будучи наиболее удалена от неба и находясь ближе всех к Земле, светила чужим светом (Луна!). Звездные шары величиной своей намного превосходили Землю. Сама же Земля мне показалась столь малой, что мне стало обидно за нашу державу, которая занимает как бы точку на ее поверхности.