Сведенборг
«Я не помню, какими словами…»
Я не помню, какими словамиВы всё это нарисовали —помню только рисунок сам:пара острых и быстрых линийпо податливой тверди синей —по взволнованным небесам.Хоть потом ничего не сбывалосьтак, как Вами нарисовалось,но – земной Вам поклон за Ваштанцевавший по райским кущами умевший быть страстно лгущиммилосерднейший карандаш.«Он сильно вырос – и смущён…»
Он сильно вырос – и смущён,что вдруг так близок к тем вещам,которых прежде опасался:что слева смысл, а справа Богс полуулыбкой на губах —чуть горькой, как у Гюисманса.Он стал спокоен и суров,ему совсем не надо слов,он научился обходитьсябез колышков и без подпор —одною музыкою сфер,одной идеей триединства.Он подустал, мой небосвод —мизинчиком не шевельнётради оваций, чести, денег…А раньше столько было дел,когда был небосвод младенеци под кровать пешком ходил!Вечернее размышление о величии природы
От обилья родов или видов, кишащих вокруг,индивид, вроде Дарвина, попросту лезет на крюк:он устал, он соскучился сердцем, покойнейший Дарвин,от обилья родов или видов, кишащих вокруг.От обилья родов или видов, и гадов – и всех,друг на друге стоящих и верящих в быстрый успехисторический, – Дарвин измучен, издёрган, надорванот обилья родов или видов, и гадов, и всех.Помнишь книжку, учебник… в котором приятный примат,на глазах поднимаясь, потом оказался примятколесом эволюции и превратился внезапнов автомат без каких бы то ни было прежних примет?Он был нов, и угрюм, и уже никому не смешон:поднял палку с земли, поднял камень с земли – и пошёл,и пошёл, и пошёл… в невозможно туманное завтра:нов, угрюм и тяжёл, и уже никому не смешон.Потому-то, мой ангел, примата простёртая дланьи наделала дряни – и вся эта, стало быть, дрянь(уж не знаю зачем – эволюции, видимо, ради)расплодилась по свету, пардон… куда только ни глянь.Потому-то, мой ангел, две тысячи книг пропахав,присягаю, что их не бывает – хороших стихов,вообще не бывает нигде: не бывает в природе —всё бывает, казалось бы… кроме хороших стихов.«Две лошадиных силы духа…»