Музыка на Титанике

Снова память расшумелась,
снова дремлют часовые,
память, память, Божья милость,
все пути твои кривые:
ни уйти, ни воротиться,
ни столкнуться, ни расстаться,
все твои чумные – птицы,
все твои шальные – танцы:
заморочит, искалечит,
небеса согнёт дугой…
Не ходи на тот конечик,
огуречик дорогой,
не подписывай кабальной,
не ручайся головой —
оставайся с колыбельной
хоть и мёртвой, да живой:
Бог летает высоко,
сладко рифмы молоко,
полно плакать, дитятко…

«И можно всё опять связать – хотя б вот проволокой тонкой…»

И можно всё опять связать – хотя б вот проволокой тонкой,
и можно всё опять сказать – допустим, даже повторяясь,
но можно и исчезнуть с глаз, легко взмахнув пустой котомкой,
не взяв ни слова про запас… – и не такой я бережливый.
Я разбазарил всё что мог, а мог когда-то очень много:
в день мог писать по сорок строк – по сорок строк и по сто сорок,
мог рисовать и рисовать, без сна и отдыха, ей-богу,
а мог на всё и наплевать с одной высокой колокольни,
мог пировать с самим собой – часами, мог и с небесами,
и мог болтать наперебой – Всевышнего перебивая,
и мог два пустяка сложить, чтоб вечность получилась в сумме,
а мог всё сразу отложить – хоть на минуту, хоть на сколько.

И вот… когда я не вернусь, ты знай, что мне всего хватило,

что, навсегда забыв Парнас, я и про нас с тобой забуду,
такое уж я тело, м-да, – небесное такое тело:
я просто не хожу туда, куда… – куда, куда! – в Фокиду.
Так вот, когда я не вернусь, совсем не в этом будет дело
(и не таков я, скажем, гусь, чтоб это кем-то замечалось!),
а в том, что, значит… стрекоза всё лето красное пропела —
и тут зима катит в глаза, как полагается по тексту.
Ну вот… когда я не вернусь, пусть всё останется, как было:
пусть светит солнышко, и пусть на белом свете будет август,
и барбариска за щекой, а в облаках – хоть звук футбола,
хоть волейбола, хоть какой любой другой игры душевной.

«Здесь у нас есть дом с трубою…»

Здесь у нас есть дом с трубою,
здесь у нас есть мы с тобою
и другие безделушки —
чайник с чашкой, плошка с ложкой,
пара глупеньких хи-хи,
и помада, и духи.
Есть и праздники, и будни,
есть заутрени, обедни,
есть сегодня и намедни,
день рабочий и обычай
отдыхать после шести,
есть «уйти» и есть «прости».
И совсем немноголюдно,
и всегда играет лютня,
что намедни – это ладно,
и сегодня – тоже ладно,
но потом уже – ни-ни:
слишком быстры наши дни.
Мы привыкли с неба падать —
падать-ничего-не-ведать,
скоро позовут обедать,
на столе стоит еда.
Детство, молодость и зрелость —
всё сбылось, всё пригодилось…
Ну подумай: что нам делать
в этом глупом навсегда?