Музыка призраков

Тира не сомневалась, что на последний вопрос Нарунн ответ знает – достаточно было взглянуть на грубые рубцы заживших ран, но он спросил специально для нее, угадав ее любопытство. Безногий, обращавшийся со своим стареньким протезом как с бесценным музыкальным инструментом, ответил, что раньше выращивал рис, другой оказался рыбаком, знавшим все притоки Тонлесапа, третий служил в армии после ухода красных кхмеров, четвертый стал солдатом при красных кхмерах – его заставили воевать за агонизирующий режим. Тот, кто играл на тро, был учителем, когда еще мог видеть, читать и писать. Фугасные мины были их общим врагом, а объединили их шрамы, раны, оторванные конечности и покалеченные инструменты, спасенные из городского мусора. Тира молча слушала, до глубины души тронутая этим ансамблем увечий, бедности и достоинства.

Музыканты решили исполнить для гостей еще одну пьесу. Когда играющий на тро провел смычком по единственной оставшейся струне своей вертикальной скрипки, Тира поняла, почему накануне ночью проснулась, плача в темноте. Она приближалась к завершению начатого два с лишним десятилетия назад и прерванного на середине из-за страха смерти, витавшей над всеми, плача по родине, которую она покидала.

Когда по длинной окольной дороге они медленно шли туда, где ждал тук-тук, Тира рассказала Нарунну об отчаянном бегстве, случившемся целую жизнь тому назад, из Кампонгтяма в джунгли Сиемреапа, о странной потусторонней вибрации, разбудившей ее, и о трепете собственного сердца, принятом за музыкальную галлюцинацию. О юноше по имени Чи, который вел ее и Амару через рисовые поля и лес совсем недалеко отсюда, указывая, куда ступать, когда они шли через минное поле. Доставив их в лагерь беженцев в Таиланде, он незамедлительно вернулся в Камбоджу, чтобы помочь другим. Чи был из окрестностей Сиемреапа, уроженец Пхум Круоса. Когда обстановка в стране стабилизировалась, Амара посылала письмо за письмом в разные инстанции, запрашивая хоть какую-то информацию о Чи. Она хваталась за любую ниточку, платила людям, которые проводили розыски, но все было тщетно. Вскоре по прилете в Камбоджу Тира тоже обратилась в бюро переписи населения Сиемреапа с вопросом, нет ли у них сведений о человеке с таким именем и биографией, но в конце концов ей пришлось смириться, что есть много людей, о чьей судьбе она никогда не узнает. После рассказов музыкантов-инвалидов она начала опасаться, что Чи, который нес ее среди взрывов сдетонировавших мин и, наверное, помог и другим спастись в Таиланде, погиб на безвестном бывшем поле боя. Это показалось Тире невыносимо несправедливым.

Нарунн взял ее за руку и крепко сжал.

– А может, твой друг, как эти музыканты, выжил после взрыва. Если он жив и если он в нашей стране – вообще в нашем мире, – не исключено, что ваши дороги рано или поздно пересекутся.

Тира смотрела на него, пораженная стойкостью, с которой Нарунн держался за малейшую возможность жизни, зримой или незримой, вопреки всему, что потерял. Или именно поэтому? Ее охватило глубокое волнение. Она чувствовала себя в неоплатном долгу перед силами, сохранившими Нарунна и приведшими ее к нему.

– А пока будем продолжать поиски…

Река стала шире, раскрывшись, как веер, и челн вдруг очутился в поистине океанских просторах озера Тонлесап. Берегов не видно – кругом лишь бесконечные сине-зеленые волны, перевитые отражениями облаков и летящих птиц. То тут, то там проступали очертания чего-то плотного – косяк рыбы, песчаная отмель? – но сразу исчезали, как только стая журавлей или ибисов нарушала водную гладь. Нарунн перестал грести, отпустив весла, концы которых упали в воду, как два якоря, и повернулся к Тире, перехватив ее взгляд.

– Тук тов… кампонг нов.

Лодка отплывает, берег остается.

Охранников, как всегда, было двое – один стоял у закрытой двери, другой выполнял приказы следователя. Секунду назад, когда с него сняли повязку, Тунь заметил, что маленькое зарешеченное оконце заколочено досками, и через щель пробивается тонкий лучик солнца. Больше не видно ствола гигантского дерева, поддерживавшего его своим неизменным присутствием – Тунь часто задерживал на нем взгляд, когда над ним творили зверства. Он с новым ужасом увидел стену, увешанную инструментами, и ощутил их готовность к сотрудничеству, единственный непреложный кодекс поведения. «Ты не должен кричать ни при каких обстоятельствах», – издевалось над ним правило со стены. Взгляд лихорадочно метался, ища, на чем зафиксироваться, – какой-нибудь знак, что за пределами этого абсолютного ада существует привычный мир. Туню ничего не попалось, кроме лучика света. Он слышал вопрос, но не мог принудить себя открыть рот и заговорить. Его спрашивали, хочет ли он есть.

– Сее рею мин сее?