Музыка призраков

В своей директиве высокопоставленный дипломат не назвал имени Чаннары, словно упоминание рядом с Тунем могло ее замарать. Через год на своей свадьбе Чаннара бросила Туню упрек в том, что он разбил ей сердце, а Тунь не смог заставить себя открыть причину своего молчания, не признался в немой трусости, с которой подчинился требованию ее отца. Даже если Чаннара простила бы ему малодушие, было уже поздно – она нашла того, кто больше заслуживал ее уважения, аспиранта музыкального факультета одного из вашингтонских университетов, тоже камбоджийца, приехавшего в столицу Америки осенью шестидесятого года, за год до Туня, благодаря покровительству ее величества королевы Коссамак, известной патронессы искусств в Камбодже. Аунг Сохон, столь же низкого происхождения, как и Тунь, обладал, однако, недюжинной смелостью настоящего артиста, раздвигавшего границы не только в музыке, но и в любви, переступавшего классовые барьеры и бросившего вызов грозному сановнику, попросив у него руки Чаннары.

Туню оставалось только догадываться, какое впечатление Сохон произвел на Советника, раз тот вообще задумался над подобным союзом; человека менее храброго он бы стер в порошок, растоптав его будущее на корню. Во время недолгого пребывания в Америке Тунь видел этого Сохона, и хотя встреча стала мимолетной, на официальном мероприятии в посольстве, было ясно, что этот скромный, задумчивый молодой студент, чей талант далеко превосходил всех камбоджийских музыкантов их поколения, обладает редкой целеустремленностью: Сохон пересек зал, полный дипломатов и государственных деятелей, чтобы поприветствовать посла Камбоджи и подчеркнуть необходимость для так называемых «атташе по культуре» уважать культуру, которую им доверили представлять.

– Ваше превосходительство обязаны предоставить нам сцену, откуда музыканты могли бы исполнять свои произведения с достоинством. Обеденный зал и концертный – разные вещи, – без обиняков сказал Сохон, имея в виду неоднократные случаи, когда музыкантам их с Тунем уровня приходилось выступать на посольских приемах среди застольного гама и прекрасные мелодии терялись в стуке ножей и вилок и какофонии голосов. – Если мы не сделаем паузу ради нашей музыки, чего же ждать от иностранцев?

Все присутствующие слышали резкие слова Сохона, и в зале наступила тишина. Несколько мгновений казалось, что посол поставит дерзеца на место, однако, к облегчению собравшихся, он учтиво ответил:

– Вы правы, конечно. Абсолютно правы.

Тунь заметил, что за время разговора самообладание ни разу не изменило Сохону, словно молодого музыканта окружал непроницаемый кокон. В тот момент Тунь понял – этого парня ждет великая судьба, ибо он наделен цельностью и индивидуальным видением, необходимыми в подлинном искусстве. Для таких, как Сохон, не существует границ, кроме той, что они проводят вокруг себя, дабы защитить свое достоинство и способность творить.

Тунь не был наделен природной неуязвимостью Сохона и его смелостью. Временами он гадал, не стало ли его решение уйти в джунгли и начать воевать запоздалой попыткой исправить собственный недостаток. Он не решился возразить Советнику – слабость, стоившая ему единственной женщины, которую он любил и будет любить, зато теперь занял крайне жесткую позицию по отношению к социальному неравенству, против тирании класса правящих, к которому принадлежал Советник.

Четверо беглецов дошли до перекрестка между храмом и другим паромным причалом – меньше того, что у моста, – и быстро свернули влево, чтобы не выходить на хорошо просматривающуюся дорогу. Найдя узкую тропку, замеченную во время предварительной разведывательной поездки, они пошли по одному, как муравьи в щель, продвигаясь цепочкой то через девственную чащу, то через чьи-то ухоженные фруктовые сады. Тунь оказался замыкающим – товарищ Нуон и двое мужчин шли в метре впереди – и воспользовался этой свободой, чтобы без помех обдумать курс, который выбирал в последние годы. Он напрягал память в поисках упущенных возможностей и вторых шансов.

В тот день, когда Чаннара зашла в его квартиру после встречи у концертного зала Чактомук, Тунь еле сдерживал желание увести ее в свою комнату и заняться любовью. Не будь с ними Сутиры, он, может, и решился бы на это безрассудство, потому что в заминированной, истерзанной войной географии его сердца Чаннара никогда не была его сонгсой, а настоящей супругой. «Ты должна была выйти за меня, – хотел сказать Тунь, – ты должна была стать моей женой». Чаннара, видимо, почувствовала, что он на грани безумия, потому что вдруг заговорила о Сохоне, сказав, что муж наконец получил докторскую степень по музыковедению и преподает в Пномпеньском университете, а еще занимает пост советника в Министерстве культуры. Тунь ощутил острое сожаление, вспомнив свою заброшенную учебу и нереализованные мечты. Чаннара, спохватившись, забормотала извинения, объяснив, что ничего такого не имела в виду, и поспешила попрощаться: