Музыка призраков

В зоопарке Ла скоро забыла печаль, придя в восторг от попадавшихся навстречу животных. Их приветствовал слоненок с поврежденным ухом, потянувшись хоботом к малышке и выдохнув ей в лицо свой камбоджийский поцелуй. Павлин распустил радужный хвост, и только потом все заметили, что у птицы нет одной ноги. Малазийский медведь с перевязанной лапой, зарывшись носом в открытый кокос, увлеченно его вылизывал, смакуя каждую капельку сока. Перевалившись на спину, он принялся кататься в пыли, не отпуская кокоса, как малыш со своей бутылочкой.

Перед широкой, забранной проволочной сеткой вольерой стайка оборванных деревенских ребятишек с нетерпением ожидала какого-то шоу от гиббонов. Один из мальчишек, с волосами такими же нечесаными и пропыленными, как шерсть обезьян, прижал губы к сетке и издал тихое уханье, обращаясь к самке, сидевшей с серьезным видом. Та заухала в ответ. Мальчишка повторил свой призыв, обезьяна оживилась и ухала, пока ее не затрясло – тело задрожало, будто внутри заработал мотор, и ей пришлось обхватить себя руками, чтобы успокоиться. Мальчишка поклонился, признавая свое поражение, и предложил гиббонихе громовую овацию своей компании.

Нарунн подошел к вольере и попытался повторить фокус, но гиббон, которого он дразнил, повернулся к нему спиной с угрюмым пренебрежением. Дети засмеялись, наперебой говоря, что самцы гиббонов упрямы и редко ведутся на шутки людей. Не растерявшись, мальчишка с растрепанными медно-рыжими волосами назначил себя экскурсоводом и принялся сыпать разнообразными фактами и занимательными историями об обитателях зоопарка. Тира узнала, что животные в Пном Тамао настрадались не меньше людей от жестокости бывших хозяев и нелегальной торговли. Их изымали у тех, кто продавал зверей и птиц ради выгоды, игры и забавы, а то и в качестве сырья для шаманских снадобий от болезней. Слоненок был ранен браконьером, убившим его мать. Павлин лишился лапы, попав в силки, расставленные деревенским знахарем. Лапу малайзийскому медведю сломал прошлый владелец, считавший, что у питомца строптивый характер – медвежонку, видите ли, не нравилось сидеть на цепи. Потом он продал беднягу в китайский ресторан, где готовили суп из медвежьих лап для богатых азиатских бизнесменов. При виде ужаса, отразившегося на личике Ла, мальчишка поспешил заверить:

– Но теперь он в безопасности и счастлив!

В доказательство он высоко поднял руки и засвистел беруангу. Секунду медвежонок смотрел на него, затем нехотя оставил кокос, медленно встал и поднял здоровую переднюю лапу – сломанную он держал у груди.

Рыжий «гид» торжествующе заулюлюкал, подбадривая медведя. Все обратили внимание на следы ожогов по всему телу мальчика. Ла смотрела на него во все глаза и наконец выпалила:

– Маленький дядюшка, а почему у тебя кожа морщинистая, как у дерева?

Ничуть не смутившись, «гид» пояснил, обращаясь к взрослым, будто чувствуя их острое, но сдерживаемое любопытство:

– Когда я был маленький, я добавил бензин в растительное масло. Когда я налил бензина на сковородку, вспыхнуло пламя и охватило меня всего! – На секунду его лицо потемнело, но мальчишка, тряхнув буйной шевелюрой, заявил: – Мне тогда всего пять лет было, а сейчас уже девять.

Они подошли к большой огороженной илистой яме с, как показалось сначала, бетонными фигурами. Но это оказались живые крокодилы, нежившиеся в грязи. Один из них широко разинул пасть, и мальчишка заявил:

– Он схватит все, что вы ему бросите – бананы, манго, обезьян… – Взглянув на Ла, он подмигнул мистеру Чаму и добавил громким шепотом: – И слишком любопытных маленьких девчонок!

Мистер Чам оглушительно захохотал, но сразу замолчал под выразительным взглядом Тиры.

Ла тут же отошла от грязевой ямы и взяла за руку Нарунна. Некоторое время они шли, держась за руки, – один очень высокий, другая очень маленькая. Когда они подошли к змеиной яме, Нарунн посадил Ла к себе на плечи, чтобы малютка могла поглазеть на клубок питонов, свернувшихся гигантскими раскрашенными брецелями; скрывая силу своей хватки под кажущейся ленивой неподвижностью.

– Тысяча… девятьсот… семьдесят восьмой, – медленно приговаривал человек, записывая год на верхнем листке. Отложив ручку, он поднял глаза и показал на поднос: – Чаю хотите?

Тунь не ответил, и хозяин налил немного чаю в единственную чашку. К облегчению Туня, чай был остывший, не крутой кипяток, как он опасался. Человек, словно размышляя о чем-то, глядел на светло-коричневую жидкость, затем отпил глоток и поставил чашку, кивнув своим молодым коллегам с едва уловимым приказом. Мальчишки подвели Туня к стулу в центре комнаты. Голова у Туня кружилась, перед глазами плыло. Он боялся упасть лицом на грязный кафельный пол, но его придерживали за плечи. Он почувствовал иррациональную благодарность за то, что его усадили – ни много ни мало на стул, да еще в комнате с письменным столом, воплощением образования и здравого смысла. Может, на этот раз все будет иначе? Сердце забилось чаще.