Музыка Ренессанса. Мечты и жизнь одной культурной практики

Функциональное ограничение, то есть потребность в преимущественно придворной репрезентации, естественным образом влекло за собой определенные притязания, а именно: сделать такую репрезентацию единственной и неповторимой в музыкальном плане. Ситуация, порожденная соперничеством дворов (кстати, конкурировали между собой также соборы и города; возникла наконец и конкуренция между городским самоуправлением и князем), привела между прочим к тому, что повсюду в Европе был большой спрос на капельмейстеров как главных носителей музыкальной культуры, ориентированной в этом направлении. Такие капельмейстеры, в конце концов снявшие духовный сан, образовали новую социальную группу, определявшуюся опытностью (exercitatio) в композиции, пении или игре на инструментах, как и предполагаемой за всеми этими способностями добродетелью (virtus). По отношению друг к другу они находились в отношениях продуктивного соперничества; тем самым они сами становились частью рыночной системы, основанной на конкуренции. В том числе в социальном плане это сближало их с прочими художниками, например живописцами, архитекторами, скульпторами, а отчасти и поэтами. Всякая придворная капелла не просто участвовала в комплексных практиках репрезентации, обслуживавших внешние и внутренние нужды. Музыканты, составлявшие капеллу, тоже находились между собой в отношениях конкуренции, им приходилось заботиться о собственной выгоде. Лишь немногим, например Дюфаи и Жоскену в XV веке, Вилларту и Лассо в XVI веке, удавалось добиться полной независимости. Чтобы удовлетворять двойным запросам – международной авторитетности и локальной идентичности, музыкальный язык вырабатывал разные оттенки, меняющиеся выразительные средства. Они были продиктованы различными требованиями, но в целом определялись той или иной институционной и социальной практикой. Музыка как язык была не только понятна всем – она словно бы создавала разные диалекты, либо используемые повсеместно, либо предназначавшиеся к употреблению в каком-то определенном регионе, конкретном месте.

Еще в памятной записке 1603–1605 годов, которую составил для герцога Иоганна Гольштейн-Готторпского готторпский канцлер, предлагавший сократить расходы на придворную капеллу, подчеркивалось, что «сладостная музыка – это творение Божиих рук, в ней предвкушение жизни вечной, оттого и приятна она всем особам княжеского рода»[85]. На подобных определениях как раз и основывалась всеобщая значимость музыкального языка. Однако включенность музыки в механизмы репрезентации на локальном и межрегиональном уровне повлекла за собой определенные последствия. Музыканты, уже не имевшие иного (церковного) источника доходов, быстро впадали во всё большую зависимость от покровителей. С возникновением культуры музыкальной репрезентации, ориентированной на местные условия, креативная элита, на которую был большой спрос, стала непременной составляющей в обширной панораме придворной жизни; и чем больше людей искусства в этом участвовало, тем богаче и самодостаточнее была репрезентация всего этого двора. С одной стороны, тактика репрезентации учитывала и использовала то обстоятельство, что крупные деятели искусства были желанны и при других дворах. Но в то же время прилагались все усилия к тому, чтобы сделать именно этот, а не какой-либо другой княжеский двор центром уникальным, единственным, а значит, как можно прочнее привязать к нему художников и музыкантов, с успехом осуществлявших репрезентацию. Придворная капелла, безусловно, зависела от благоволения патрона. Например, при учреждении капеллы в маркграфстве Бранденбург (1572) было скреплено специальным указом, что Иоганн Везалий (умер в 1582 году)

…в качестве нашего обер-капельмейстера, вместе с еще имеющими прибыть певцами и инструменталистами, включая мальчиков-певчих, остается послушен и верен нам и готов к исполнению услуг, и все они обязаны служить нам во всякое время, сообразно нуждам и обстоятельствам, с прилежанием исполнять свои обязанности в нашей придворной капелле, как и всюду, где понадобится их присутствие, особливо же когда мы совершаем трапезы или принимаем гостей из чужих краев, и во всякое другое время, когда бы и куда бы их ни потребовали[86].

А это означало, что беспрекословная готовность служить избранному двору абсолютно исключала возможность действовать где-либо еще.