Музыка войны

Более изворотливый из них упорно доказывал, что они так и так собирались бежать и предпринять попытку сойти за русских, чтобы покинуть Мариуполь, а теперь им представился отличный случай сдаться в плен с выгодой для себя, и это было вернее всего. Второй настаивал, что стоило пробовать проскочить сквозь досмотр, чтобы избежать плена, но первый, несмотря на то что раньше поддерживал эту затею, теперь, наоборот, высмеивал ее как самую нелепую из всех возможных. Он вспомнил видео ролики из различных каналов, где русские показывали, как поймали на пропускных пунктах всех нацистов, ту же Тайру, когда она пыталась выдать себя за обыкновенную мирную гражданку – а ведь она, женщина, выглядела намного менее подозрительно, чем они, от ушей до пяток разрисованные нацистскими татуировками.

Наконец они пришли к единому мнению.

– Мы вынесем тебя к своим, а ты скажешь, что мы добровольно сдались в плен. Идет?

– Договорились.

– Не обманешь? Из-под земли достанем.

– Даю слово.

Так свершилось самое невозможное из всего, что могло случиться в этот злополучный день: два незнакомых солдата оказались умнее и дальновиднее Парфена, и Шишкин был не только спасен и отправлен в госпиталь, но за пленение двух вражеских бойцов был представлен к награде.

Меж тем наступил май, и более двух тысяч «азовцев20» оказались в полном окружении в «катакомбах» завода «Азовсталь». Не проходил и день без жалостливого видео, заснятого их командирами. Калина, один из командующих украинскими карателями, много раз умолял о помощи, ссылаясь на гражданских, укрывавшихся вместе с ними. Он вдруг вспомнил, что «худой мир лучше войны» и стал взывать к своему командованию о заключении перемирия, тем самым доказав, что украинские националисты умели и хотели воевать только с мирным населением, как и в годы Великой Отечественной.

Вода у нацистов еще была, а вот запасы продуктов и лекарств оставались на считанные дни, а ведь среди них было много легко и тяжело раненых. Любая попытка «азовцев21» подняться наружу из подземных укрытий и ходов пресекалась.

В один из таких безнадежных дней, когда среди стонущих раненых солдат были и те, кто чувствовал себя вполне бодро, Парфен проводил время в обществе тех, кто был весел и делал вид, что не падает духом, хоть сплошь и рядом проскакивали матерные высказывания о том, что отсюда националисты выберутся либо в плен, либо вперед ногами. Наркотиков также было крайне мало, и приходилось выискивать хотя бы траву или таблетки, поэтому у многих началась ломка, что была хуже пыток.

Один из сослуживцев хвастался перед другими фотографиями со старого телефона:

– Телефон разбился в последнюю бомбежку при отступлении, и тут, братва, я извлек из рюкзака старый кнопочный, а там такие фоточки… Улет… Это первая москалька, с которой я разделался. Выследил после майдана, а потом утром утащил в подвал.

Он показывал фотографии, изображавшие страшно изуродованное тело с выжженной свастикой на весь живот, с отрубленными конечностями, на одном из снимков мелькнуло лицо девчонки с забавной родинкой в виде сердечка.

– Ты лучше бы фотки «до» делал, на кой черт нам на это смотреть? – Возмутились все. – Здесь на войне насмотрелись.

– Но ведь это история! История! С чего все началось. С чего Я состоялся. – Огромный мускулистый нацист произносил последние слова с искренним чувством гордости за то, кем он в итоге стал и к какой черте его подвела жизнь с ее неисповедимыми путями. Его не смущал ни мрак подземелья, ни желтый тревожный и казавшийся каким-то больным, нездоровым свет редких ламп, ни ограничения в питании и лекарствах, ни зыбкость будущего, ни вскрывшийся к данному часу обман со стороны высшего руководства армии, которое не желало их спасения, а предпочло бы, чтобы националисты навсегда остались мучениками, похороненными в подземельях «Азовстали».