Музыка войны

Я звонил ей, и она, пусть нехотя, но все-таки брала трубку, мы говорили о самом ничтожном, что не волновало ни ее, ни меня. Я просил ее найти время для встречи со мной, но всякий раз она сказывалась слишком занятой, слишком загруженной. Если это была не учеба в консерватории, то это были репетиции перед концертом, если это были не репетиции, то это был сам концерт, если же это был не концерт, то это были, в конце концов, многочисленные частные уроки, и так она бесконечно ускользала от меня, рассыпая отговорки, как бисер, а я меж тем чувствовал, что бегаю по кругу. Если бы она только согласилась выслушать меня, если бы удостоила меня одной крошечной встречи, разве не смог бы я, применив все свое обаяние, которое, как оказалось, у меня все же было, ведь склонил же я Катю когда-то к романтическим отношениям, уговорить ее поехать в Париж?

Как одержимый, я вновь стал выискивать ее в консерватории. Стоял декабрь. Это был месяц, когда выносили решение по уголовному делу Оскального. Его признали виновным в финансовом мошенничестве, и в день оглашения приговора все его сторонники собирались пойти на Манежную площадь, чтобы выразить свой протест. Однако день оглашения приговора перенесли на самый конец декабря, вероятнее всего, власти прекрасно знали, что в это время Москва наполовину опустеет: многие люди улетят в отпуска и уедут на дачи. Но мы с друзьями все еще были в столице, и мы знали, что в день оглашения приговора никакая сила на земле не остановит нас от того, чтобы поддержать Оскального, вплоть до того, что мы готовы были перенести рейс в Париж.

И вот тридцатого декабря, когда главные улицы Москвы сияли праздничными огнями, когда гирлянды в виде бокалов шампанского украшали фонари Тверской – странное и в то же время восхитительное, пусть и расточительное зрелище – когда толпы взбудораженных и счастливых людей сновали по мостовым из магазина в магазин в поисках необычных или, наоборот, практичных подарков – словом, в дни, когда каждый клочок столичной земли был пропитан предвкушением самого яркого и насыщенного праздника в стране, я наконец поймал Катю. Это случилось сразу после дневного концерта в камерном зале консерватории, в котором помимо нее приняло участие еще несколько музыкантов. Казалось, настроения города, упоительная веселость горожан – все благоволило мне, все предвещало победу.

Я ждал, когда зрители и остальные музыканты покинут зал, не сводя глаз с Катерины, будто пытаясь околдовать ее взглядом. Она же, невесомая, одетая в тот самый воздушный наряд, в котором я впервые увидел ее, к удивлению моему, не отводила взор, не смущалась, не гневалась на меня. Неужели она готова была уступить моему напору? Неужели устала сопротивляться неизбежному? Или же это праздничное настроение, граничащее с безысходностью из-за необходимости встречать Новый год в одиночестве, так подействовало на нее? Но вот мы остались одни, и я мог вполне убедиться, что ни одна моя догадка не оказалась верна.

Что за женщина! Она была и рада видеть меня, и в то же время не была готова броситься мне в объятия, хуже того, отрицала всякую возможность возобновить наши отношения. Клянусь, я так и не смог ее понять: ни тогда, ни много лет спустя. В выражении ее высоко поднятых, немного изумленных бровей застыла снисходительность и доброта, как будто она жалела – не меня, нет – а наши отношения, жалела о том, что нам не суждено быть вместе.

– Послушай, Катя, ведь мы вместе планировали эту поездку… Ты так хотела увидеть Париж. Почему же лишь оттого, что я не оправдал твои надежды, ты должна остаться без Франции, без Лувра и Версаля? Подумай только: Версаль!

Глаза Катерины на мгновение вспыхнули – или мне почудилось это – но уже через секунду они были вновь покойны.

– Значит, как-нибудь в другой раз, – ответила она равнодушно. – Странно, что ты именно так ставишь вопрос. Не просишь меня вернуться к тебе, а предлагаешь только поехать с тобой туда.

– Но ведь не только со мной, а со всей нашей компанией. Это ведь ни к чему не обязывает.

На полных губах Катерины проскользнула усмешка.

– Совсем ни к чему! Вы сняли дом из расчета одна комната на пару, стало быть, для нас с тобой отводится одна комната на двоих. Я это очень хорошо помню.

– Я буду спать на полу. – Соврал как можно убедительнее я.

– Конечно! И совсем не будешь приставать ко мне.

– Не буду!

Катя засмеялась, и уже поверил, что она вот-вот согласится, как взгляд ее сник, лицо помрачнело, и она произнесла голосом, полным убийственной для меня горечи:

– Нет, Саша, это было бы… невообразимо ужасно.

– Вот оно что! Не думал, что стал настолько отвратителен тебе.

– Не в этом дело. Я не хочу мучить ни тебя, ни себя… А поездка в Париж стала бы пыткой для нас обоих. Однажды один мудрый человек сказал мне: не слушай сердце, слушай свой разум. Наставление это уберегло меня от многих ошибок. Езжай один и забудь обо мне.

Словно не слыша ее, в плену собственных желаний, я сделал шаг навстречу, опасно приблизившись к Катерине, отчего она прислонилась к огромному роялю.

– Значит, мне нужно забыть? Совсем?