Музыка войны

Эта самая отстраненная манера угнетала Катерину: ей никогда ранее не давали понять настолько явно, что она человек второго сорта, пусть она и очень хорошенькая молодая женщина, деятельная, талантливая и даже способная приносить пользу – человеку первого сорта. Однако Александр был все же любезен, имел даже некоторые способности к музыке, щедро платил за занятия, которые Катя проводила прямо в его просторном кабинете, где стояла мебель из красного дерева, кожаные кресла и диваны.

И все же после каждого такого урока Катерина ступала по Никольской вольно, дыша полной грудью, наслаждаясь видом старинных домов, небесно-голубого, украшенного белой лепниной и бесстрашными львами здания Историко–архивного института, небольшого, но красочного Казанского собора, хранящего в себе древние иконы и фрески. И даже вид недосягаемого ГУМа, непременно многолюдного, невзирая на заоблачные цены, радовал взгляд, и это было неудивительно: после столь напряженного занятия, на котором она то и дело боялась ударить в грязь лицом, Катя была просто счастлива, что оно завершено, и можно не видеть, не слышать и не работать с высокомерным Александром.

Лето давно закончилось, и вместе с ним завершились и ее счастливые дни, полные любовной неги и надежд создать наконец семью. Вдруг, когда Катя проходила мимо ГУМа, сильный удар ветра по лицу словно выдул из легких весь воздух, и она почувствовала, что задыхается. От этого мощного и жесткого порыва ухоженные и ровно остриженные еще отчасти малахитовые деревья закачались, а затем осыпали пожелтевшие листья как снежные хлопья. И они понеслись, гонимые ветром, то подметая землю, то ворожа, то припадая к мостовой, то вновь взмывая вверх. Танец этот, беспорядочный, но все же имеющий то рваный, то мягкий, то извилистый рисунок, был полон странного гнетущего и восхитительно грустного чувства, который сухие листья, казалось, хотели передать прохожим. Наконец порыв ветра стих, и Катя, оглушенная, задышала. Вдруг она ощутила, что кто-то вперил в нее долгий, пронзительный взгляд. Тогда-то она подняла глаза и увидела Валентину, замешкавшуюся на выходе из ГУМа.

Катя не сразу узнала Валентину: прежде полноватая, теперь молодая женщина похудела, сделала завивку волос, отчего светлые кудри рассыпались по плечам, а ветер трепал их из стороны в сторону, то и дело закрывая ее лицо. Вся она казалась, если не красивее, то прелестнее, очаровательнее; было что–то таинственное в ее новом облике, потому Катя с любопытством взирала на бывшую приятельницу.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Валя прежде, чем Катя сама задала ей этот вопрос.

– У меня здесь ученик… Он взрослый уже. Работает здесь. А ты?

– Наш офис недавно переехал сюда. Сейчас обеденный перерыв, договорилась кое с кем встретиться, но вот пока жду, зашла в магазин.

Тут Катя заметила, что в одной руке у Вали был красивый пакет с выдавленными на нем витиеватыми буквами.

– Серьезно? Я думала, ГУМ – это как выставочный зал.

– Да ладно! Почему не побаловать себя? Живем один раз!

Тогда Валя прильнула к Кате и шепнула ей на ухо, что купила нижнее белье.

– Повезло Лешке! – засмеялась Катя.

– А? – переспросила почему–то Валя. – Да-да! Повезло! Слушай, у меня есть минут двадцать, пойдем прогуляемся по Александровскому саду, а?

Катя сомневалась лишь мгновение, а затем качнула головой.

В тенистом и прохладном Александровском саду, вычищенном до блеска и раскинувшемся вдоль Кремлевской стены, на самом входе горел Вечный огонь, там же стоял караул, а вдоль главной пешеходной дороги длинной колонной простерлись монументы городам-героям войны. Некогда приятельницы, а теперь чужие друг другу по духу люди, они шли молча, не зная, что и сказать одна другой.

– Слушай, Кать, я ведь с тобой вот почему решила прогуляться, – наконец заговорила Валя, и голос ее звучал непривычно, будто она заискивала или в чем–то провинилась. – Сашка убьет меня, если узнает… Но мы с Лешкой видим, что ему очень плохо. Он чуть ли не в буддизм какой-то хочет удариться… голодовки устраивает.

Вдруг послышалось тихое шуршание: пошел мелкий осенний дождь, и его неприятные капли стали то бить по лицу, то исчезать, путаясь в еще пышных кронах деревьев. Влага поднялась от земли, и стало нестерпимо душно.

– Плохо, что так, – только и смогла вымолвить Катя. – Но что я могу сделать? Проведать его?

При этих словах на лице Вали скользнул луч света.

– Нет! – Решительно замотала головой Катя. – Будет только хуже.

– Тогда напрасно я тебе сказала. Что же вы никак не можете быть вместе? Такая красивая пара была!

Тень сомнения мелькнула по лицу Кати, слова Вали совершенно против ее воли тронули молодую женщину. Неужели все вокруг понимали, что они созданы друг для друга, а она – одна не понимала? Неужели она была слепа, глуха, бесчувственна? Неужели совершала самую чудовищную ошибку своей жизни, навсегда прогоняя от себя единственного мужчину, который был достоин ее, единственного, с кем она была бы счастлива?

– Эх, Валя, Валя! Как я хотела бы быть с ним! Это было бы так хорошо, так… не побоюсь этого слова, удобно!