Музыка войны

«Но почему?» —спросила себя вдруг Катя. Почему ей должно быть больно и противно за других, ведь это не ее предали, и не она – предала! Быть может оттого, что она насильственно оказалась втянута в сцену чужих жизней, лицом к лицу столкнувшись с той темной стороной действительности, о которой она знала лишь по романам и по сплетням знакомых?

А главное, это произошло так буднично, так повседневно, совсем между делом – во время обеденного перерыва, между встречей с подругой и покупкой белья в дорогом магазине. И то, как легко Валя сделала это – не испытав ни капли стыда, не попытавшись скрыть свое злодеяние – как будто насаждало на Катю мысль, что все так и должно быть, и что странно ждать от окружающих обратного. И теперь она, хрупкая, обдуваемая со всех сторон ветром в своем тонком шерстяном пальто, была ничем иным как устаревшим образцом женщины в мире, где нормы нравственности размывались, искажались, растягивались и сужались в зависимости от того, насколько выгодно или невыгодно это было отдельно взятому человеку. Что, что могло сдержать людей, так или иначе проникающих в ее жизнь, от грехопадения? Неужели ничего? Совсем ничего?

Вдруг неожиданно образ Саши – далекого от этих игр и обманов, умного, преданного, безнадежно влюбленного, пылкого Саши – затмил тот мрак, что Валя навлекла на Катю, и настоящая жгучая боль, быть может, даже более страшная, чем в первые дни их расставания, резанула сердце. Ей бы всплакнуть, пожалеть себя, но как она ненавидела самое слово «жалеть»! С застывшими в глазах слезами Катя медленно побрела обратно к метро, через продолговатый и прекрасный Александровский сад, думая о том, что ее милый Саша никогда не поступил бы так, как Валя, но она не сумела ценить его, не сумела сберечь их отношения.

Меж тем незаметно к Москве подкралась зима, переменчивая, колючая, вьюжная, но все чаще мокрая, полная слякоти и грязи, влажного снега, химикатов, рассыпанных по дорогам и перемешанных с черным липким снегом. Люди то надевали теплые пуховики, то легкие пальто и кожаные куртки, то зимние сапоги, то осеннюю обувь и кроссовки. Каждый день приходилось заглядывать в прогноз погоды, чтобы знать наверняка, как одеться и нужен ли зонт.

Свинцовые облака, толстые, многослойные настолько плотно заслонили своей непроглядной тяжестью голубое небо, что ни единой нити света не пробивалось сквозь эту мрачную пелену. И все казалось: пойди густой снегопад, приди мороз в столицу, и улицы, скверы, парки засверкали бы от белизны, а небо, избавленное от тяжелых туч, заискрилось бы лазурью в лучах пламенного солнца. Но настоящая русская зима запаздывала, и все мы как будто зависли между холодом и теплом, не понимая, какое сейчас время года. Темные и короткие дни этой слякотной зимы навевали тоску столь огромной, столь подавляющей силы, что всякий порыв души, лишь только загорался, мгновенно в ней угасал.

Действительно, на что было надеяться простому русскому человеку в тот год и в последующий: на честные выборы, внезапную смену власти, повышение пенсий и пособий, рост курса рубля, строительство новых заводов или, быть может, раскулачивание олигархов? Занятые работой и личной жизнью, читающие и изучающие лишь источники информации определенной направленности, мы не замечали всего того нового и обнадеживающего, что происходило в стране в те годы: ни полного перехода страны на внутренний сельскохозяйственный рынок, ни массового строительства молочных, свиных, коровьих ферм, ни долгожданного отказа от импортного мяса и молочной продукции, ни поднятия военной промышленности, ни тесного сотрудничества России со странами БРИКС, ни долгожданного погашения огромного внешнего долга, ни впечатляющего экспорта не только нефти и газа, но и хлеба, и далее, далее. Да даже если бы я услышал об этих переменах, то счел бы их слишком мелкими и недостойными моего внимания.

Близился Новый Год, и вместе с ним длительное путешествие во Францию, которое мы по обычаю вместе с друзьями спланировали еще полгода назад. Тогда, когда я был вместе с Катей… когда ничего не предвещало столь стремительного крушения наших отношений. Теперь же, когда все мои друзья собирались ехать парами, только я должен был ехать в гордом одиночестве. И хотя свой билет Катя давно сдала, крамольная мысль то и дело забредала в мою беспокойную голову: ведь еще не поздно было купить ей отдельный билет? Не поздно было убедить ее поехать с нами, а там в городе всех влюбленных произойдет чудо, и Катя забудет наши размолвки и разногласия, и мы вновь будем вместе. Было ли это проявлением чрезмерной наивности с моей стороны, когда я надеялся на столь простой способ вернуть Катю? Так и было! Одно дело очаровать и покорить ее, будучи в Париже, и совсем другое – убедить ее просто поехать во Францию.