Музыка войны

И я опять обнял ее. Наши отношения с Катей, если были не безоблачными, то после моего задержания в Москве стали теплыми и нежными, и мы быстро прощали друг другу упреки, недопонимание, назойливость. Не верилось, что еще недавно я был в заключении и даже не мечтал о том, что завоюю Катерину вновь, а теперь она была в моих объятиях, более того, она училась сглаживать противоречия, какие могут возникать даже между самыми близким людьми, избегать ссор и дурного настроения. Мне в самом деле в тот час казалось: еще чуть-чуть, и она начнет понимать меня и разберется наконец в том беспорядке, что творится у нас в стране; тогда-то последние разногласия между нам будут стерты, и мы с полуслова будем понимать друг друга.

Мы шли вдоль набережной Сены, еще не тронутой льдом, как вдруг, приостановившись, увидели быстро шагающего Лешу. Куртка его была расстегнута, голова без шапки, отчего волосы успели покрыться тонким слоем снега, как будто он вышел на улицу в сердцах, толком не одевшись, словно хотел назло кому-то навредить себе. Неказистое лицо его, все покрытое родинками, было особенно бледно при свете фонаре. Он, казалось, совсем не видел нас и упрямо шел мимо. Я окрикнул его, и Леша замер, с непониманием уставившись на нас, как будто впервые видел нас.

– Да что с тобой? Что случилось? – спросил я.

– Да ничего. – Голос Леши показался нам чужим: звенящим, гулким, злым. – Просто мы с Валей расстались. Вот и все.

И он тут же отвернулся и пошел дальше, вдаль от дома, будто не желая выдавать нам своего волнения, разочарования… вероятно, глубочайшей боли. Кто знал их пару так же долго, как знал ее я, тот бы понял, что именно сейчас произошло! Пять лет столь теплых и искренних отношений, наполненных юмором, поддержкой и безусловной любовью, и наконец, разговоры Леши о том, чтобы сделать Валентине предложение, закончились крахом… в городе всех влюбленных! Вскоре темная куртка и серые джинсы Леши слились со мраком парижской ночи. Не верилось, что так безлико, безмолвно, без громкой огласки можно было навсегда перевернуть столь светлую страницу, нет, не страницу – закрыть целую главу своей жизни. Мы долго глядели с Катей, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться, в ту сторону, где, должно быть, если бы мы имели зрение, как у зорких птиц, мы все еще видели бы одинокую и зябкую куртку Леши.

День в Версале должен был принести всем нам множество приятных впечатлений, но вместо этого мы вынуждены были разделиться: Валя, Лена и Артур втроем исследовали великолепный дворец и парк Людовика Четырнадцатого, а мы с Катей и Лешей старались не пересекать наши пути с их дорогами, мы даже прибыли в Версаль в разное время.

Поначалу Катя боялась заговаривать с Лешей, его хмурый вид не мог скрыть того глубокого несчастья, что обрушилось на него, и ей казалось, что любое слово заденет его, любой знак напомнит ему о его утрате. Однако постепенно и она стала говорить с ним, к собственному удивлению, обнаружив, что Леша был также любезен, как и всегда, быть может, только менее многословен, и во взгляде по-прежнему сквозила злость и будто даже ненависть. Однако по его тону, по тому, как он дружелюбно отвечал Кате она знала, что то была злость на Валю. Ах, почему она не рассказала ему прежде, еще задолго до поездки о том, что видела Валю с ее ухажером на Гелендвагене? Но ведь тогда она уже не общалась ни с Сашей, ни с Лешей, а просто звонить и рассказывать, как будто клеветать на его возлюбленную было нестерпимо, как будто это она совершила бы подлость, а не Валя! А все же они могли расстаться и по другой причине, и, быть может, ее вины не было вовсе!

Когда Катя ушла вперед, а мы с другом оказались бок-обок, я решился спросить его.

– Что между вами произошло? Вы ведь помиритесь, да?

– Нет. – Отрезал Леша.

– Но почему?

– Я случайно увидел в ее телефоне уведомления о сообщениях, пока она была в душе. Кто-то называл ее ласковыми именами.

– Может быть, кто-то просто дурачился? Это ведь еще ничего не значит!

– Да. И я так подумал сначала. Но когда Валя вышла из душа, и я с порога ванной спросил ее, что означают эти сообщения… она так раскраснелась и испугалась, что я уже не смог поверить дальнейшим ее оправданиям. Потом она и вовсе сама созналась во всем.

– И ты не простишь ее?

На Лешином неказистом лице показалась кривая усмешка.

– А она просила у меня прощения? Сказала, что собиралась уйти от меня к нему сразу после Парижа. Ей, видите ли, было жалко ее денег, которые она потратила на билет для себя и бронь жилья.

– Какая расчетливость!

– В этом все женщины. – Теперь Леша говорил уже не только с горечью в голосе, а гневаясь, закипая. – Думают только о том, как и где кого использовать.

– Неужели Валя…

– Да! Крутит роман с начальником, очень обеспеченным типом.

– Дуреха! Пожалеет об этом сто раз! Но будет слишком поздно.