Музыка войны

И действительно, как мог он надеяться на то, что она передумает? Разве не разрушила она все, что они вместе столько лет строили? Разве мог он простить и принять ее обратно? Разве мог прикасаться к ней после столь хладнокровного и расчетливого предательства? Тогда почему спорил с ней, почему давил на жалость, почему взывал к ее чувствам к нему? Но ведь… были еще дети, дети! Взгляд Парфена устремился на балкон, где Мира вдруг ударила кулаком Митю, отобрала игрушку, и он заплакал. Парфен прикрыл глаза, вид детей был больнее всего для него, он не мог поверить, не мог представить себе, что его сын и дочь, с которыми он не расставался ни на миг после переезда в Испанию, потому что именно он сидел с ними круглые сутки, могли навсегда исчезнуть из его квартиры и из его жизни.

– Уходи. Но оставь мне детей. Ты не настолько жестока, чтобы забрать их.

Он говорил, отвернувшись от Карины и не раскрывая веки. Каждое слово давалось ему с большим трудом, через судорогу в горле.

– Да как же… ведь я мать! Я люблю их!

– Я люблю их больше.

– Ты этого знать не можешь.

– Так не честно: не я развожусь с тобой, не я рушу наш брак!

– Да, не честно. Да, подло. Но по-другому не выйдет. Я мать, я не оставлю их, а если бы и хотела… не смогла бы… Ведь ты так мало зарабатываешь, тебе не прокормить их.

– Я найду другую подработку, я справлюсь, ради них…

– Нет, нет, и не проси! Никогда!

– Прошу! Умоляю!

Сцена, которой не было конца, затянулась бы на неприлично долгий срок, не позвони вдруг кто-то в домофон. Карина поспешно ответила на английском. Стало ясно, что это был он: разлучник. Он как будто опасался, что Парфен что-то сделает с ней, потому не выдержал и позвонил в домофон. Появление этого страшного существа, этого чудовища внизу, в их доме добило Парфена; лишенный воли и всяких чувств, он обессилел и просто заперся к ванной, пока Карина выносила чемоданы с вещами и отдавала напуганных детей в руки своего любовника.

Парфен был уверен, что, лишь только жена покинет его, лишь только он увидит пустую квартиру и раскиданные на полу пакеты, как всякое желание жить иссякнет в нем и он наложит на себя руки. Он оставил родную землю, родной край, прервал всякую связь с родителями, друзьями, братьями и сестрами, положив для себя, что любовь к Карине и детям стоила подобного болезненного и жестокого шага, потому что его маленькая семья была превыше всего, что было в целом свете, а теперь он был лишен этой высшей цели, этого великого и единственного счастья, что оставалось в жизни.

Белая дверь ванной, как и белая известка стен медленно сливалась перед уставшими от напряжения глазами, обращаясь в убийственную пустоту. Пустоту, равносильную смерти.

Тот, кто представлялся воображению Парфена, преисполненному самобичевания и самоуничижения, не иначе как крепким молодым англичанином с толстым кошельком и не менее толстой мускулатурой, недалеким и несчастливым в любви, раз соглашался взять в жены иностранку с двумя детьми и незаконченным высшим – был полной противоположностью. Если бы Парфен знал об этом, то, быть может, не постеснялся бы выйти из ванной комнаты, чтобы взглянуть в глаза мерзавцу, не только разбившему его семью, но и отобравшему у него всякое желание жить.

Да, Карина собиралась выйти замуж за английского военного в отставке. Человек этот был невысок, полон, на одну половину головы облысел, на другую поседел, а главное, был вдвое старше своей невесты. Его вполне устраивало то, как с ошибками изъяснялась на его родном языке неудавшаяся учительница английского, не выдержавшая в свое время одну из сессий, коль скоро она была молода, спортивна и хороша собой, и даже дети ее не были для него обузой: в его довольно просторной вилле хватит места на всех.

На его внушительную пенсию можно было прожить безбедно вчетвером, но и это было далеко не все: Джон Читер торговал на фондовой бирже и имел постоянный дополнительный заработок. Однажды акции одной из сотен мелких компаний, в которые он вложился, резко поползли вверх, тогда-то Джон и смог купить собственную виллу с бассейном, небольшим садом, видом на океан на юге и горы – на севере.

Любила ли его Карина? Вернее спросить: могла ли, была ли способна она полюбить человека вдвое старше себя, не отличавшегося ни красотой, ни свежестью, какую может иметь одна молодость, ни необыкновенным обаянием, способным искупить все перечисленные выше недостатки? И действительно: что могло вознести седовласого и Джона с толстым, трясущимся при любом смешке животом над не успевшим утратить привлекательность Парфеном, отцом ее детей, спутником ее жизни в годы покоя и в годы невзгод? Не будем лукавить перед читателем: ничего. Ничего не могло сподвигнуть молодую женщину на любовь к английскому военному. Ничего, кроме уровня его доходов.