Музыка войны

Она стала еще более спортивной, будто новое замужество высвободило для нее столь много времени, что она с самого утра пропадала в спортзале. Постригла волосы и покрасила, наверное, так, как она давно мечтала – в несколько тонов, плавно перетекающих один в другой. Только лицо ее от излишней худобы и загара, казалось, постарело, покрылось ненужными сухими морщинами, да глаза пучились под насильно поднятыми бровями, придавая ей выражение глупое и недалекое, и Парфен не мог понять: бывшая жена отупела за несколько недель в разлуке с ним или все же за несколько последних лет на острове? Быть может, он и сам отупел вместе с ней, только не понял этого, не заметил за собой?

– Зачем приехала? Вы поссорились?

– Нет. – Карина удивилась вопросу Парфена, как будто ее уход от него был вопросом решенным, а стало быть, и спрашивать ее про нового супруга было глупо. – Я оставила несколько своих теплых кофт здесь. – Хочу забрать. Вот и все. Не возражаешь?

Тут только до Парфена дошло, что он угрожающе закрывал собой вход в квартиру, и он сделал шаг назад, пропуская бывшую вовнутрь. «Если она приехала за таким старьем, стало быть, дела у них не ахти!» – Зачем-то подумал Парфен. «Да какой там? Вон как разрядилась, какое дорогое летнее платье, какие каблуки! Прическа! Нет, это все напрасные надежды, вот что это. А впрочем, не все ли теперь равно…» И действительно, ему было не до Карины, не до того, счастлива она или нет, ведь он за миг до ее появления уже принял новое предложение по работе и теперь не мог дождаться, когда же прибудет в Киев.

– Что же ты, про детей не спрашиваешь? – Спросила беззаботно Карина, когда уже выходила из квартиры.

– Судя по твоему цветущему виду, у них все хорошо.

– А они, между прочим, по тебе очень скучают.

Полные губы Парфена скривились по-бабьи.

– Как будто это я виноват в нашем расставании. Чего тебе не хватало? Ведь все у нас было: крыша над головой, еда, одежда, в кафе ездили, даже машину тебе прикупили…

– Ни угла, ни двора, даже машина старая…

– Зато у детей был родной отец. Не для того ли ты меня сюда увлекла, заставила меня отречься от собственных родителей, бросить дом, близких… А сама, небось, думала: приеду, поменяю мужа на богатого старика-англичанина.

– Нет! Я полагала, что европейцы не окажутся такими скупущими и обеспечат нас жильем и пособиями, а они просто предоставили нас самим себе…

– Ну конечно, тебе ведь все должны! Европейцы, мужики…

– Должны! Потому что нас лишили родной страны, она разодрана на части.

– И потому, что ты сердишься на тех, кто пришел в наш край убивать детей и женщин у нас на глазах, ты решила выйти замуж за англичанина! Не они ли сподвигли ВСУ уничтожать мирное население Донбасса?

– Мой муж ни при чем! Он давно на пенсии.

– А если бы не был? Он – военный. Его язык отдавал бы хладнокровные приказы убивать наших сородичей. Скажи мне, что убеждена в том, что я клевещу на него и вообще всех англосаксов. Скажи, что они не уничтожали целые поселения мирных и безобидных африканцев, индейцев, индусов, китайцев, захватывая их земли. Ну, скажи же! Не можешь! Вот! Те женщины, те дети, что умерли у тебя на глазах… их кровь была бы на руках твоего благоверного.

Глаза Карины, легкомысленные, самодовольные, помутнели, их заволокло темной пеленой, и взгляд ее не выражал теперь ничего, ни единого оттенка чувств. Вдруг послышался ее голос, не любезный и насмешливый, как прежде, а жесткий, колючий, и Парфен почувствовал – наконец настоящий, искренний:

– Их больше нет. Их не вернуть. А мы – есть. Мы еще… не стали перегноем земли. Стало быть, я должна заботиться о своих детях. Чтобы им что-то досталось в жизни, чтобы им было легче, чем было мне. Прости, но мне пора. Я спешу. Пока!

– Прощай!

Услышав последнее слово, Карина обернулась уже на лестничной площадке и бросила странный, как будто раненый взгляд на бывшего мужа. Что значило это едкое слово, столь мимолетно брошенное Парфеном? Неужто он был не так прост, как она думала все эти годы?

Вне всякого сомнения, она, занятая мыслями о собственном благе и благе детей, никогда бы не догадалась, на что подписался Парфен, куда он улетал и в какое рабство он добровольно отдавал себя. А если бы догадалась, разве смогла бы остановить, смогла предотвратить его падение в бездну, в которую сама же столь легкомысленно толкнула его однажды?

Война была в замороженном состоянии, между Донбассом и Киевом существовали хлипкие минские соглашение, стало быть, он вполне мог подписать контракт с украинской армией – так по недальновидности своей рассуждал Парфен. Пусть это шло вразрез со всем, во что он верил до четырнадцатого года, пусть это означало быть по ту сторону баррикад – все одно настоящей войны уже не будет – и украинцы, и люди Донбасса наелись ею досыта.