И Анна, облизывая иссушенные внутренним жаром губы, пыталась как-то успокоиться.
Разве с нею может случиться нечто неладное?
Да, она об ином мечтала, о том, чтобы был у нее собственный дом, и муж достойный, и дети, и жизнь — степенная, размеренная… но ведь не по вине Анны сложилось так, что подобная жизнь стала для нее невозможна. А какой будет другая?
Анна не знала.
Предчувствие не отпускало ее. Темное, дурное, что клубилось над Анной, тянуло к ней тысячи рук, шептало многими голосами, заставляя ее метаться на подушке, словно в бреду. Анна силилась расслышать, что говорят эти голоса, но…
— Дай, — хором выдохнули они, холодя дыханием щеки и шею Анны.
— У меня ничего нет! — попыталась ответить она, но тени были неумолимы.
— Дай, дай, дай…
Уснуть ей удалось лишь перед самым рассветом, а проснулась она и вовсе разбитой, бледной, немочной. И матушка тотчас поторопилась выказать дочери свое неудовольствие.
— Дорогая, цвет лица весьма важен для женщины… а ты ныне зелена. И посмотри на себя! Ты словно на казнь собираешься. Поверь, в мужчинах нет ничего страшного, напротив, они все в чем-то слабы, надо лишь понять, где и в чем сокрыта их слабость, — и пользоваться ею.
Весь день Аннушку расчесывали, наряжали, не забывая приговаривать, что уж ныне-то она должна засверкать, словно драгоценный камень…
— Что случилось? — Лефорт прислал за Анной экипаж и встречал ее лично. И пусть стараниями матушки Анна более не походила на утопленницу, но Франца было непросто провести.
— Сны дурные, — честно ответила Анна. — Всю ночь маялась.
— Случается.
Он не стал ей выговаривать и упрекать, просто подал руку. И в ней Анна увидела опору. Быть может, она обманывается, но так хочется верить, что среди всех людей, ее окружающих, у Анны имеется друг!
Дом Лефорта был огромен и богат. Анна впервые оказалась в подобном месте и, признаться, растерялась немного, а когда растерянность ее прошла, исчезли и ночные страхи. Она с удовольствием глядела на деревянные шпалеры, на изысканной красоты мебель, на чудеснейшие картины, она отражалась в огромных зеркалах, верно, доставленных из самой Венеции.
— У тебя будет дом краше моего, — поспешил заверить Лефорт, которому приятно было подобное внимание. — И ты заслуживаешь его — всецело.
И он верил в Анну. Пожалуй, из всех людей, включая родных, именно Лефорта она более всего страшилась подвести.
— Улыбнись, милая, ты очаровательна, когда улыбаешься.