Анна старалась не разглядывать царя слишком уж пристально, хотя, конечно, ее мучило любопытство. Вот неужто этот человек, в одежде самой простой, запыленной с дороги, и есть царь? Он выглядел… диким.
Худой. Нескладный. С чрезмерно длинными руками и ногами, с локтями, торчавшими, будто гусиные тощие крылья. С шеей, на которой дергался острый кадык… Его волосы пребывали в беспорядке, топорщились, словно львиная грива. Но сильнее всего испугали Анну его круглые глаза навыкате.
Петр смотрел на нее не моргая.
И Анна выдержала этот пристальный взгляд. Она присела в реверансе, как ее учила матушка, и сказала:
– Я столько слышала о вас, что, право слово, счастлива возможности видеть…
К счастью, нынешняя их встреча была весьма недолгой. Царь, окинув Анну пристальным взглядом, ответил что-то. И друг его засмеялся, а Лефорт укоризненно покачал головой.
Анна же почувствовала, как щеки ее розовеют от смущения…
– Клуша, – шипела потом Модеста. – Ну и клуша… надо было…
И матушка кивала, поддакивая сестре.
Они обе ожидали возвращения Анны с нетерпением, и, стоило ей появиться дома, как они тотчас усадили ее и принялись расспрашивать. Она же не смела врать, говорила все, как есть.
– Ну почему он выбрал тебя?! – в который уж раз воскликнула Модеста. – Ты же ни на что не способна! Ах, если бы мне…
И матушка, горестно вздыхая, прикладывала к глазам кружевной платочек. Анна чувствовала себя виноватой: не оправдала она чаяний семьи и надежд Лефорта.
Когда он появился в аустерии на следующий день, Анна спустилась, готовая принять его гнев. Однако Лефорт вовсе не выглядел разгневанным. Напротив, он улыбался весьма приветливо – и Анну обнял.
– Ты прелестна, – сказал он.
– Я…
– Петр спрашивал о тебе.
– Мне показалось, что я ему не понравилась, – об этом весь вечер твердили ей матушка и Модеста, укоряя Анну за то, что она упустила такой шанс.
– Понравилась, – заверил ее Лефорт. – Однако не спеши. Чем быстрее одерживается победа, тем быстрее пропадает интерес. Нет, дорогая, все должно быть иначе…
Он был спокоен, и его спокойствие передалось Анне. Значит, все она сделала правильно, а матушка… что ж, и матушка способна ошибиться.
– Полагаю, что весьма скоро Петр даст о себе знать. Знаки внимания его принимай, иначе царь оскорбится, он весьма самолюбив, но не поощряй его к вольностям. Вокруг Петра всегда множество женщин, тебе нельзя стать одной из многих.
И Лефорт не ошибся.
Не прошло и нескольких дней, как в аустерию заглянул гость, не царь, но друг его, тот самый, с круглым лицом и лоснящимся взглядом, от которого Анне стало неудобно. Он раскланивался и шутил, целовал матушке руки, подмигивал Модесте, которая розовела и отвечала на шутки низким грудным голосом. Анне было неудобно, но она старательно улыбалась.
– Ай, хороша, – сказал гость на прощанье.
И на следующий день Анне доставили пару голубков в плетеной корзине, что было весьма мило…
– Ну… – матушка, пристально оглядев подарок, вздохнула, вероятно, она ждала чего-то иного. – Для начала – неплохо. Анхен, не будь дурой…
Теперь ежедневные нотации, которые приходилось выслушивать Анне, стали и вовсе невыносимыми. Когда матушка, отчаянно боявшаяся, что тихая дочь ее поведет себя неблагоразумно, оставляла Анну в покое, то появлялась сестрица, щедро делившаяся с нею своим опытом.
И Анна не знала, куда ей деваться.
Единственной отдушиной стали почти ежедневные визиты Лефорта. Франц появлялся в аустерии и, дождавшись, когда Анна оденется соответствующим образом, вел ее на прогулку. Порою он молчал, и в такие минуты Анна просто наслаждалась тишиной, столь редкой в ее нынешней жизни, порою принимался рассказывать и говорил о вещах весьма интересных, важных.
…о том, что царь крайне недоволен боярами, но и они, в свою очередь, разочарованы в царе, которому, по их мнению, не хватает солидности, разумности, зато норова – с избытком.
…о том, что желали бы они прежней спокойной жизни и часто поминают батюшку Петра, тишайшего человека, да поговаривают, будто бы Петр вовсе на него не похож обличьем. Он же от шепота этого делается страшен ликом…
…о том, что он бы многое хотел изменить, однако еще не чует своей собственной силы, а потому медлит. И чем больше он медлит, тем большую уверенность обретают бояре.
…о том, что даже матушка, которую Петр весьма любит и ценит, пусть порою и тяготится ее вниманием, склонна прислушиваться к Думе.
…о том, что все громче ропщут те, кому не по нраву Немецкая слобода. Уж больно много иноземцев при молодом царе, и шепчутся, что, дескать, от этого его неспокойствие происходит, что навели на него порчу, окрутили, застлали ему глаза туманом, и потому извести надобно всех и под корень.
Страшно становилось Анне от таких рассказов, но она не смела перебивать Лефорта, понимая, что говорит он исключительно из желания помочь ей и своим соотечественникам. Многие надежды возлагались на Анну, и как знать, сумеет ли она оправдать хоть часть из них?
А Петр продолжал посылать ей подарки, правда, недорогие, отчего матушка впадала в расстройство. Ее грандиозные планы, в которых Анне отведена была главная роль, не спешили исполняться. Дважды или трижды появлялся Алексей Меньшиков, желая справиться о самочувствии Анны. Он задерживался в доме надолго, косил глазом, сыпал шутками, на которые охотно отзывалась Модеста. И громкий смех ее был слышен в каждой комнате. Она столь явно выказывала гостю расположение, что не заметить этого было невозможно. И Меньшиков заметил, поддавшись очарованию Модесты. Визиты его участились, правда, теперь он не докучал Анне, разве что подмигивал ей изредка, будто знал про нее нечто этакое, тайное и стыдное.
– Не поддавайся ему, – предупредил Анну Лефорт. – Низкий человек, не потому, что из низкого сословия вышел, тут его судить не за что, ибо каждый живет тем, чего сумел сам добиться. Он по характеру именно низкий, подловатый. И ворует безбожно.
– А царь?
Неужто не видит он, каков на самом деле его друг?
– Петру докладывают, само собой. И он злится. Когда верит, когда нет, бывает, что и гонит его прочь, а то и самолично бьет, да тут же и прощает. Не пытайся рассорить этих двоих, не будет в том ни добра, ни пользы. Просто помни, что верить Меньшикову нельзя.
Вот сестрица, которой доставалось все внимание гостя, уже хвасталась подарками. Привозил он ей и вина дорогие, и ткани, каких даже у Анны не было, и ленты с кружевом. Одаривал и деньгами, подшучивая над этим, говорил, что красивые женщины и тратят много.
Модеста млела и после ухода любовника принималась вновь учить Анну.
Сколько все это длилось? Анне казалось – целую вечность, а на самом-то деле не больше месяца, по прошествии которого Лефорт заявил:
– К концу недели в моем доме состоится бал, на котором тебе надобно будет присутствовать.
– И царь…
– Обещал, что будет. Ему нравится веселье. Постарайся почаще улыбаться…
И совет этот был хорош, как и иные советы Лефорта.
Ночь перед балом прошла в великом беспокойстве. Анна то проваливалась в сон, то пробуждалась в собственной кровати, в липком поту, спутанная ночной рубашкой, словно бы стреноженная. Она часто и мелко дышала, ощущая себя почти больной. И хотелось кликнуть служанку, но голоса не было.
Мучили ее дурные предчувствия.
И Анна, облизывая иссушенные внутренним жаром губы, пыталась как-то успокоиться.
Разве с нею может случиться нечто неладное?
Да, она об ином мечтала, о том, чтобы был у нее собственный дом, и муж достойный, и дети, и жизнь – степенная, размеренная… но ведь не по вине Анны сложилось так, что подобная жизнь стала для нее невозможна. А какой будет другая?
Анна не знала.
Предчувствие не отпускало ее. Темное, дурное, что клубилось над Анной, тянуло к ней тысячи рук, шептало многими голосами, заставляя ее метаться на подушке, словно в бреду. Анна силилась расслышать, что говорят эти голоса, но…
– Дай, – хором выдохнули они, холодя дыханием щеки и шею Анны.
– У меня ничего нет! – попыталась ответить она, но тени были неумолимы.
– Дай, дай, дай…
Уснуть ей удалось лишь перед самым рассветом, а проснулась она и вовсе разбитой, бледной, немочной. И матушка тотчас поторопилась выказать дочери свое неудовольствие.
– Дорогая, цвет лица весьма важен для женщины… а ты ныне зелена. И посмотри на себя! Ты словно на казнь собираешься. Поверь, в мужчинах нет ничего страшного, напротив, они все в чем-то слабы, надо лишь понять, где и в чем сокрыта их слабость, – и пользоваться ею.
Весь день Аннушку расчесывали, наряжали, не забывая приговаривать, что уж ныне-то она должна засверкать, словно драгоценный камень…
– Что случилось? – Лефорт прислал за Анной экипаж и встречал ее лично. И пусть стараниями матушки Анна более не походила на утопленницу, но Франца было непросто провести.
– Сны дурные, – честно ответила Анна. – Всю ночь маялась.
– Случается.
Он не стал ей выговаривать и упрекать, просто подал руку. И в ней Анна увидела опору. Быть может, она обманывается, но так хочется верить, что среди всех людей, ее окружающих, у Анны имеется друг!
Дом Лефорта был огромен и богат. Анна впервые оказалась в подобном месте и, признаться, растерялась немного, а когда растерянность ее прошла, исчезли и ночные страхи. Она с удовольствием глядела на деревянные шпалеры, на изысканной красоты мебель, на чудеснейшие картины, она отражалась в огромных зеркалах, верно, доставленных из самой Венеции.
– У тебя будет дом краше моего, – поспешил заверить Лефорт, которому приятно было подобное внимание. – И ты заслуживаешь его – всецело.
И он верил в Анну. Пожалуй, из всех людей, включая родных, именно Лефорта она более всего страшилась подвести.
– Улыбнись, милая, ты очаровательна, когда улыбаешься.
Величие бальной залы заставило сердечко Анны затрепетать. Выходит, почти сбылась та, полузабытая уже детская мечта! Вот он, чудесный дворец для подросшей принцессы. Сотни и сотни самых лучших восковых свечей разгоняли полумрак, изгоняя саму ночь за ограду из темных окон. Мрамор и золото… золото и мрамор… цветы в огромных напольных вазах. И ленты, которыми украшали стены. Вновь зеркала, и в них отражается Анна. Ей нравится смотреть на себя – такую…
– Ты красавица, – спешит уверить ее Лефорт, ведя девушку по бальной зале.
И гости останавливаются, смотрят на Анну.
В какой-то миг, верно, от небывалой духоты, голова у нее начинает кружиться, и Анна проваливается в некое немое забытье. Она осознает, где находится, но теперь вместо людей в роскошнейших нарядах ее вновь окружают тени. И тянут к ней руки, нашептывая:
– Дай…
Она очнулась и увидела, что Лефорт исчез, а вместо него перед Анной, разглядывая ее еще пристальнее, нежели прежде, стоит царь.
Анна поспешила присесть в реверансе, чувствуя, как вспыхивают ее щеки под его взглядом.
Что говорить?
Что делать?
Впору бежать… куда? Анна не знала, но – прочь, прочь из этого места, от этих людей, которые, быть может, и не люди вовсе! От судьбы, что приготовили для Анны, ее не спросив.
Вместо этого она подала царю руку, позволяя ему увлечь себя на танец. Он молчал, и Анна тоже не спешила заводить беседу. Признаться, танцевал он неловко, чересчур уж порывист был, оттого и движения выходили у него дергаными, судорожными какими-то. И Петр, зная об этой своей особенности, смущался, бледнел, губы его сжимались в узкую линию.
– Здесь очень душно, – сказала Анна, глядя на него, такого высокого, долговязого, снизу вверх. – Быть может, вы не откажетесь проводить меня в сад?
Он не отказался, и в саду, прохлада которого обняла Анну, словно успокаивая ее, Петр попросил:
– Расскажи о себе.
Зачем ему знать?
Чем может быть интересна царю дочь простого, не слишком-то удачливого виноторговца?
Однако, удивляясь самой себе, Анна стала рассказывать. О том, как повстречались ее родители и как дела у отца пошли неудачно, поскольку торговцем он был не самым лучшим, да и ладить с людьми никогда не умел… О рассказах про чудесную страну, где каждый, кто не будет лениться, станет богат, будто древний Крез… про переезд и устройство на Немецкой слободе… про отцовскую удачу, что обернулась для него гибелью… про долги и матушкино горе…
Слова лились сами собой. Анна не лгала, не приукрашивала ничего, просто говорила, как оно есть, а царь слушал так внимательно, что уже одно это примиряло ее с его присутствием.
– И как тебе тут живется? – спросил он, когда Анна замолчала. Оказывается, они уже изрядно отошли от дома, который виднелся вдали, манил их желтыми пятнами окон.
– Странно…
В темноте Анна не видела лица своего спутника, что придавало ей смелости.
– Здесь все… чужое. Порою я чувствую, что должна была родиться не здесь.
– Расскажи еще.
– О чем?
– О чем-нибудь…
И Анна говорила. Про местные зимы, которые так холодны, а люди будто холода и не замечают, видя в морозах лишь повод для веселья. Про странные забавы. Про порядки, во многом ей непонятные. Про нищих и калек, что стекаются в Москву со всей земли. Про купцов, которые ведут дела нечестно, норовя обмануть, обсчитать, пусть это и лишает их дальнейшей выгоды…
– А у вас как? – Царь остановился и развернулся к дому.
– У нас… у нас важна репутация. Если человек честный, то многие захотят иметь с ним дело, отчего торговле его будет большая польза. А обманет он раз… или другой… или третий, так все равно станет об этом известно. И кто захочет иметь дело с таким человеком? Он разорится…
Потом почему-то речь зашла об отце Анны и его неудачах… и еще о каких-то вещах, совсем не о тех, о которых полагалось бы беседовать с женщиной. Но Петр задавал вопросы, и у Анны как-то легко это получалось – находить ответы. Он же и сам, увлеченный беседой, понемногу говорил о себе, правда, нехотя, с опаской, то и дело поглядывая на Анну.
И удивительное дело, она, прежде боявшаяся Петра, теперь получала удовольствие от разговора с ним. Он больше не виделся ей ни диким, ни безумным, но напротив, был спокоен и внимателен, так, как доселе был внимателен к Анне только Лефорт.
Она даже сожалела, когда эта беседа прервалась, пусть и не по вине Анны.
Вдруг раздались голоса, веселые, пьяные, и небо разорвали вспышки фейерверка. Желтые отблески небесного огня меняли лицо Петра, и он казался Анне то чудовищем, то, напротив, человеком удивительной красоты. И когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, Анна потянулась ему навстречу…
С этого дня жизнь ее вновь переменилась. 
