Музыкальные диверсанты

Обложка советского нотного сборника Н. А. Тагампицкого с репертуаром «песен улицы»

Не в чести у цензоров оказался и популярнейший на стыке старого и нового времени жанр «песни улицы». Сегодня их бы назвали «блатными». Видимо, эти песни запрещали, не желая подкидывать дровишек в и без того синим пламенем полыхающую преступность. Справиться с пожаром тотального бандитизма, воровства, хулиганства, проституции и наркомании власти смогли лишь на излете НЭПа.

23 июня 1924 года Сіаврепертком (секретным!) приказом уведомил местные отделения о «запрещении так называемого “жанра улицы” — “Песенок улицы” Тагамлицкого[5].

<·> Эту разухабистость, эту, в конце концов, романтику хулиганства <…> это порождение кабака и кабацкой литературы — надо изживать и рассматривать эстрадный репертуар с учетом указанной точки зрения» (орфография оригинала сохранена. -М. К.).

В приложении называлось 12 произведений Тагамлицкого: «Улица ночью», «Яблочко», «Ботиночки», «Булочки», «Желтые перчатки», «Шарманщик Лейба», «Зонтик дождевой», «Ну-ка, Трошка», «Слесарша», «Сапожки», «Гадалка», «Куманек».

Вот для образца одна из песенок «вредного репертуара»:

Шла я поздним вечерочком
В темном переулке
Взять у Рипера,
У кондитера,
Две французских булки.
Часто я вечерком
К милому ходила
И Прокофию
К чаю-кофею
Булки приносила.
Купив две булки,
В переулке
Нищего я встретила
Отшатнулася,
Встрепенулася,
Побежать хотела.
Зря я не отвернулась,
Зря не убежала,
А как взглянула в очи ясные,
Вся я задрожала.
Задрожала, побледнела,
Стукнуло сердечко.
Я от жалости,
От усталости
Села на крылечко.
Ему за очи черны
Булки я дарила,
Что у Рипера,
У кондитера,
Милому купила.
С той поры уж к милу другу
Чай пить не хожу я.
Уж Прокофию
К чаю-кофею
Булок не ношу я.
Всю жизнь я помнить буду
Две французских булки,
Что купила я,
Подарила я
В темном переулке.

Из циркуляра Елавлита от 10 августа 1954 года «Об отмене запрещения грамзаписей Вертинского и Утесова» следует, что ранее они тоже были запрещены. С Вертинским все понятно, а во втором случае, видимо, это касается известных одесских песен Утесова «С одесского кичмана», «Гоп со смыком» и «Бублички», записанных в 1932 году.

Призывали комиссары от искусства бороться также с псевдонародной (мещанской) и с псевдореволюционной песней, «прививающей пролетариату обывательские представления о революции и в музыкальном отношении воспитывающей в нем склонность к музыкальной халтуре». Здесь речь о жанре «песен нового быта»: «Кирпичики», «Антон-наборщик», «Пелагея Ильина», «Портной Айзик», «Шестереночки», «Серая кепка и красный платок», «Алименты», «Манысин поселок»…

Отдельной строкой прописывалась борьба с сатириками, которые, пользуясь приемом работы на контрастах, коща один герой фельетона ругает советскую власть, а другой защищает, занимались не чем иным как «подрывом диктатуры пролетариата».

Артистам разговорного жанра действительно приходилось нелегко. Известен факт, когда еврейский куплетист Жорж Леон был сослан на Соловки за… исполнение, по мнению цензора, антисемитских куплетов. Случай это далеко не единичный, особенно в отношении сатириков-юмористов. Такая же участь ждала Юру Юровского (за антисоветские рассказы). А вот совершенно уникальный архивный документ, где упоминается первая в России женщина-конферансье Мария Марадудина:

Первая женщина-конферансье Мария Семеновна Марадудина (1888–1960)

Начальнику Политконтроля Петроградского ОГПУ — сотрудника для поручений Кузнецова М. К.