Музыкальные диверсанты

Довожу до вашего сведения, что конферансье в «Свободном театре» Марадудина М. С. между прочим позволила себе следующее: объявляя очередной номер программы («Танго улицы»), для пояснения упоминает, что этот номер обыкновенно исполняется на углу 25-го Октября и 3-го Июля[6], но из-за плохой погоды переведен в «Свободный театр», и далее, перед выходом Дулькевич, исполнявшей детские песенки, объявляет публике, настойчиво требующей спеть Дулькевич романс «Все, что было», что много найдется народу, вспоминающих о том, что все было, <…> и судовольствием желающих очутиться в тех же условиях, в которых вся эта публика так хорошо себя чувствовала и откуда Октябрьская революция метлой вымела их из насиженных мест.

Доводя до сведения вышеизложенное, прошу о соответствующей мере воздействия в виду временного воспрещения в качестве конферансье. Кузнецов.

На документе — резолюция: «Тов. Петров. Следовало бы одернуть названную Марадудину, дав ей недельки две отдыха»[7].

Упомянутая выше Мария Семеновна Марадудина начинала в «Летучей мыши» у Валиева, а в революцию вместе со своим близким другом писателем Аркадием Аверченко оказалась в Крыму.

После разгрома армии Врангеля артистка осталась в России, а писатель Аверченко отправился в Константинополь. Чтобы заработать на жизнь, сатирик, как в далекой юности, был вынужден сочинять куплеты для своего театра-кабаре «Шездо перелетных птиц». Вроде таких:

Мой милёнок-большевик
Избран был вчера во ВЦИК —
Вот теперь он цыкнет!
Издавал буржуйчик крик —
А теперь не пикнет?!

Впрочем, не будем отвлекаться и вернемся с берегов Босфора в наши края.

Стоит признать, что запреты в отношении песен исполнялись в двадцатых спустя рукава. Главная причина — введение в 1921 году нэпа, когда правила игры стал диктовать не цензор, а состоятельный посетитель ресторана, кабаре или пивной. Нэпманы и совбуры (советские буржуи) шли в кабак не за тем, чтобы слушать песни нового быта про «шестереночки» или «Паровоз-515Щ», а в поисках веселья и удовольствия. И артисты, если хотели заработать на ситную булку с вологодским маслицем, не могли не отвечать их запросам.

Эта противоречивая ситуация сохранялась вплоть до начала тридцатых годов. Запретные песни звучали, как говорится, «со всех эстрад», от рыночных площадей до рабочих клубов и даже небольшими тиражами, но во множестве печатались в виде нот. Наблюдалась несогласованность подразделений гублитов на местах. В одной губернии произведение требовали исключить из репертуара, а в другой — разрешали.

Единственное, что реально смогли сделать (а вернее, не сделать) в этой ситуации власти, — не издавать эти песни на пластинках. Редкоредко, по загадочной случайности, отдельные вещицы просачивались на диски. В основном это были дореволюционные шлягеры, напечатанные со старых матриц. И лишь иногда — свежие хиты того времени вроде «Кирпичиков» в исполнении Нины Дулькевич, «Дорогой длинною» Тамары Церетели или упомянутых выше хулиганских песен Утесова.

Запасы дореволюционных пластинок на складах массово уничтожались, а чтобы изъять те, что оставались на руках у населения, государство производило централизованную скупку или ставило условие: продажа новых записей только в обмен на «бой» старых дисков

Почему так происходило? Да потому, что заведения Нарпита, где эти песни пели, принадлежали частникам, издательства, где ноты печатались — тоже, но фабрику грампластинок «Музтрест» государство крепко держало только в своих руках.

К окончательному сворачиванию нэпа (последняя частная булочная закрылась в Ленинграде в 1932 году) цензура сумела возвести труднопреодолимые преграды даже на пути такого эфемерного жанра, как вокальный.

Льются песни,
Реют флаги,
По Союзу ССР.
С каждым годом интересней
Жить становится теперь

— сообщала певица. И поспорить с этим желающих не находилось. По крайней мере на «родной сторонке». Но не будем забывать, что после приснопамятного Октября 1917 года, по разным оценкам, от двух до пяти миллионов русских людей оказались в изгнании. И среди них было немало эстрадных артистов.

Глава 2. Белые песни для Красной России

Молись, кунак, в стране чужой,

Молись, молись за край родной…

Пускай теперь мы лишены

Родной семьи, родной страны,

Но верим мы — настанет час,

И солнца луч блеснет для нас…»

Из репертуара А. Вертинского

На других берегах