Фразировка тесно переплетается с ритмической структурой музыки, о которой мы будем говорить в Главе 7. Разделяя музыку на такты, которые обычно выделяют структуру из более и менее сильных восходящих нот, мы уже сегментируем ее на удобные кусочки. Фраза может занимать несколько тактов или быть короче одного; разделение на такты придает музыке своеобразный естественный ритм дыхания. «Дыхание» кажется весьма удачной аналогией, особенно в контексте вокальной музыки: средняя длина музыкального такта в песнях составляет 3.4 секунды, что близко к средней длительности стихотворной строки (2.7 секунд). Если такт намного короче, то нам не хватает времени, чтобы осознать фразу как нечто, имеющее начало и конец, а если он значительно длиннее, то в конце нам сложно вспомнить, что творилось в начале; разве не такие же затруднения мы испытываем, столкнувшись с длинными предложениями? Длина такта отмечает контуры музыкального «здесь и сейчас». Разумеется, мы способны распознавать и более длительные временные структуры, но не в том смысле, что мы можем «увидеть их целиком за один раз». Эта серия «окон в настоящем времени» придает музыке особый пульс даже в отсутствие постоянного ритма или выраженной размерности. Чем легче расслышать фрагменты этой временной шкалы, тем легче нам организовывать услышанное. Музыка, которая отрицает разделение потока на временные кусочки, сложна для восприятия; именно поэтому некоторые атональные композиции воспринимаются как разрозненная серия несвязных звуков. Но композиторы и музыканты могут намеренно использовать это замешательство слушателя. Деление на фрагменты как прием действительно интересует современных композиторов: в его отсутствие бесшовный, неотчетливый поток нот, похожий на гул, может вводить слушателя в транс или медитативное состояние. Или просто быть скучным.
Песни остаются теми же
То, что мы получаем от музыки, зависит от нашей способности вычленять структуры в последовательности нот, определять образы и связи, аллюзии и украшения, поэтому прослушивание музыки опирается на память. Мы понимаем смысл услышанного в контексте того, что мы слышали прежде. Как сказал Аарон Копленд: «Недостаточно просто слышать музыку в условиях отдельных моментов ее звучания. Вы должны уметь соотнести то, что вы слышите в настоящий момент с тем, что случилось раньше, и с тем, что, возможно, наступит следом». Мы уже знаем, что тональность музыки так и определяется: мы сравниваем ее с тоновой иерархией, которую выстроили на основании собственного опыта и запомнили. Постоянное сравнение и повторение интерпретаций является еще одним ключом к пониманию процесса восприятия музыки человеческим разумом.
В нашей памяти нет «ящика», куда мы сгружаем целую мелодию нота за нотой; мы с разной точностью запоминает структуры и образы, которые охватывают различные временные отрезки; когда-то потом они в разной степени стираются из нашей памяти. Компьютер «помнит» графическое изображение как набор разноцветных и разных по яркости пикселей, мы вызываем из памяти цельный образ: красная роза, горный пейзаж. Мы вспоминаем общие очертания и цвета, определяющие объект, но не точные детали, а если забываем детали, то бессознательно заполняем пробелы. В памяти мы храним набросок, обобщенное воспоминание, с которым легко ассоциируем сходные образы, а компьютер на подобное не способен. Именно поэтому сложно обучить компьютер распознаванию визуальных объектов и речи, даже с учетом того, что компьютеры собирают и хранят данные гораздо эффективнее и надежнее, чем человеческий мозг.
Таким же образом мы группируем «пиксели» музыки во фрагменты с узнаваемыми контурами: этот процесс называется формирование блоков, и, осуществляя его, мы пользуемся подсознательными правилами, помогающими определить степень «совместимости» нот. Объединяющие черты, такие как маленькие интервалы и общая тональность, действуют как клей, удерживая их вместе.